Тиран в шелковых перчатках

— А я готов рискнуть, — решительно заявил Бальмен. — Старая гвардия — Уорт, Лелон, Молино и иже с ними — пережили свой успех. Мода нуждается в новой крови.

— Я стану скучать по тебе, когда ты уйдешь, — сказал Диор, и Купер заметила слезы у него на глазах.

Бальмен поцеловал друга в щеку.

— Ты и сам там недолго задержишься, попомни мои слова. — Он достал из кармана блокнот для зарисовок, и оба друга погрузились в обсуждение эскизов и новых моделей одежды.

— Знаете, что говорили, когда Диор посвятил себя моде? — прошептала Сюзи на ухо Купер. — Все говорили: «Кристиан зарыл свой талант в землю. Он выбрал путь наименьшего сопротивления. А ведь мог бы стать кем угодно, если б только захотел». Он один из умнейших и образованнейших людей Парижа. И при этом популярен. Но посмотрите на него — чувствителен, как улитка, которая чуть что втягивает рожки и прячется в своем домике. Он скорее согласится состариться в задних комнатах Лелона, чем явить миру свое лицо.

Купер взглянула на Диора: розовощекий, с женоподобной фигурой и ухоженными руками, он больше напоминал приходского священника, чем кутюрье. Ей показалось странным, что такой консервативный человек водит дружбу со странными персонажами, населяющими мир, где, как заметил Амори, все женщины переодеты мужчинами, а мужчины — женщинами.

— A y него есть… друг? — осторожно спросила Купер.

— Вы хотели спросить, есть ли у него любовник? Появляются время от времени. У него нет дара удерживать их рядом. Даже в любви он слишком закрыт. Из нерешительных, сами знаете, выходят плохие любовники.

— Он очень добрый.

— И он, и все из его круга такие. Да вы, я уверена, и сами это заметили. Но они не влюбляются в себе подобных. Они влюбляются в совершенно других мужчин, не имеющих с ними ничего общего и неспособных ответить на их чувства.

— Это печально.

— Он думает, вы принесете ему удачу, — уклонилась от темы Сюзи. — Так уж вышло, что ваше появление нагадала ему старуха-цыганка, к которой он бегает за предсказаниями. Вплоть до рыжих волос и подарка. Фуа-гра, помните? Которое ему, если честно, совсем не надо бы есть: он и без того слишком толстый.

— Хотелось бы верить, что я принесу ему удачу. Никогда не считала себя везучей.

Сюзи отвела волосы со лба Купер:

— А красивой вы себя считаете?

— Нет. Вовсе нет.

— А вы красивая. Все это видят. В тот день, когда вы сами поймете, как вы красивы, мир ожидает сюрприз.

Купер смутилась:

— Я никогда не считалась хорошенькой.

— Да ладно — с такими глазами, с такой формой губ? Дорогая, некоторые женщины расцветают поздно, некоторые рано, некоторые вовсе не расцветают. Но поздние цветы, как правило, красивее всего. — Ее губы, обычно плотно сжатые, сложились в мимолетную искреннюю улыбку. Она взглянула на украшенные изумрудами часики на запястье. — Мне пора. Увидимся завтра. — Она поцеловала Купер в щеку, оставив на ней четкий отпечаток накрашенных губ, и пошла надевать шубу.

После ухода Сюзи Купер впала в полудремотное состояние; гости приходили и уходили, гул их разговоров обволакивал ее. Пришел Пуленк и выразил ей соболезнования по всей форме, но она едва смогла сосредоточиться на звуке его голоса. Несомненно, Купер упускала блистающие остроумием речи, но она чувствовала себя вымотанной до предела, французский начал ускользать от нее, и она испытала облегчение, когда последний гость ушел и Диор проводил ее в крошечную комнатку.

* * *

Она провалилась в сон мгновенно, но ненадолго. Через час Купер снова проснулась, дрожа всем телом, и поначалу даже не смогла понять, жарко ей или холодно. Она вроде бы не мерзла: Диор навалил груду одеял на ее кровать. Наверное, ей все-таки стало жарко. Жестокая нервная дрожь мотала ее, как терьер пойманную крысу, и Купер совершенно не могла ее унять. Может, она подхватила лихорадку? Конвульсии, сотрясающие тело, не прекращались и начинали пугать. Наконец до нее дошло, что они явились физической реакцией на эмоции, пережитые из-за разрыва с Амори. В действительности она, ни много ни мало, столкнулась с жизненным кризисом. Никогда еще ей не приходилось испытывать такого одиночества и такой паники.

Амори служил для нее надежной опорой. А теперь, если он уедет из Парижа, не рухнет ли вся ее жизнь, как плющ, оторванный от стены дома?

Ее дерзкие планы — жить одной, начать карьеру журналистки — внезапно показались абсурдными, особенно теперь, когда мышцы ног скручивало судорогами, а сама она сидела, стуча зубами, в темной незнакомой комнате. Да что она вообще знает о журналистике и фотографии?! Тем более — о жизни? Кого она пытается обмануть? Ей следует немедленно вскочить, отыскать Амори, умолять его простить и позволить вернуться обратно. Альтернативой этому было падение в бездну: черную пропасть, из которой она никогда не выкарабкается.