Тираны России и СССР

«Действие цианистого калия должно было начаться немедленно, — вспоминал Юсупов, — но Распутин… продолжал со мной разговаривать как ни в чем не бывало». Феликс налил вторую рюмку, мужик и ее выпил, а «яд не проявлял своей силы». Князь налил третью и «с отчаяния начал пить сам», чтобы заставить Распутина выпить и ее. «Мы сидели друг перед другом и молча пили… Он смотрел на меня, глаза его лукаво улыбались: вот видишь, как ты ни стараешься, а ничего не можешь со мной поделать… Но вдруг… на смену хитро-слащавой улыбке явилось выражение ненависти. Никогда я не видел его таким страшным. Он смотрел на меня дьявольскими глазами… меня охватило какое-то странное оцепенение, голова закружилась… Очнувшись, я увидел Распутина, сидящего на диване, голова была опущена, глаз не было видно… „Налей чашку, жажда сильная“, — сказал он слабым голосом… Пока я наливал чашку, он встал и прошелся по комнате… В глаза ему бросилась гитара, случайно забытая мною в столовой… „Сыграй, голубчик, что-нибудь веселенькое… люблю, когда ты поешь…“»

И Феликс взял гитару… «Когда я кончил петь, он… посмотрел на меня грустным спокойным взглядом… „Спой еще, больно я люблю эту музыку… много души в тебе“. Я снова запел… А время шло, часы показывали половину третьего… Больше двух часов длился этот кошмар…»

И здесь возникают законные вопросы. Первый: выходит, что за восторгами по поводу пения Феликса Распутин совершенно забыл, зачем он пришел? Забыл об Ирине?! «Несколько друзей», которые, как ему обещали, «скоро уедут», сидят наверху уже «больше двух часов» — и он с этим мирится? Второй вопрос: неужели за это время Распутин не почувствовал ничего особенного в поведении чувствительного, нервного и, как мы увидим далее, очень впечатлительного Феликса? Неужели за два с лишним часа Юсупов, отнюдь не профессиональный убийца, так и не выдал ничем своего волнения? Совершенно невероятно! И третий вопрос — который будет волновать всех и станет основой для легенды о сверхчеловеческих возможностях Распутина: почему его не брал яд?

Однако оставим пока эти вопросы без ответа. Пусть убийцы продолжат свое повествование…

Итак, Феликс видит, что яд не действует на мужика. Это, естественно, изумляет и пугает князя. «Наверху тоже, по-видимому, иссякло терпение… Шум, доносившийся сверху, становился все сильнее…»

— Что там шумят? — спрашивает Распутин.

— Вероятно, гости разъезжаются… пойду посмотреть… Пуришкевич: «Поднимается бледный Юсупов… „Это невозможно! Он выпил две рюмки с ядом, съел несколько розовых (отравленных. — Э. Р.) пирожных… и ничего… Ума не приложу, как нам быть, тем более, что он уже забеспокоился, почему графиня не выходит к нему так долго („уже забеспокоился“ — после двух с лишним часов ожидания! — Э. Р.). Я с трудом объяснил, что ей трудно исчезнуть незаметно… ибо наверху гостей немного и по всем вероятиям минут через 10 она уже сойдет… Он сидит мрачный… действие яда сказывается лишь в том, что у него беспрестанная отрыжка и некоторое слюнотечение… Господа, что вы посоветуете мне?“»

И «господа» решают: если через пять минут яд не подействует, Феликс должен… снова подняться к ним, и они подумают, как покончить с мужиком.

Лазаверту стало дурно. Военный врач, не раз бывавший на фронте под пулями, в изнеможении, весь красный, сидел в кресле и шептал: «Кажется, я не выдержу…»

И опять поднялся к ним Юсупов и сообщил, что яд по-прежнему не действует! И сам предложил: «Вы не будете против, если я его застрелю?»

Юсупов: «Я взял у Дмитрия револьвер (и это запомним! — Э. Р.) и спустился в подвал… Как он не заметил своими прозорливыми глазами, что за спиной у меня был зажат в руке револьвер!..» Да, и мы здесь недоумеваем вместе с Феликсом. И ему, и нам непонятно, что Распутин, который все всегда чуял и предвидел, «далек сейчас от сознания собственной смерти». Он даже не видит неестественно отведенную назад руку Феликса, держащую револьвер.

И тут описываемая Феликсом сцена окончательно начинает напоминать эпизод из романа о благородном мстителе.

«Я подошел к хрустальному распятию.

— Крест этот очень люблю…

— А по мне, так ящик-то занятнее будет, — и Распутин снова открыл шкаф с лабиринтом.

— Григорий Ефимович, вы бы лучше на распятие посмотрели, да помолились бы перед ним…

Распутин удивленно, почти испуганно, посмотрел на меня… Можно сказать, что он прочел в моих глазах что-то, чего не ожидал…»

Дальше, по словам Юсупова, начинается уже совсем невероятное: Распутин, который вскоре будет яростно бороться за жизнь, ведет себя необъяснимо покорно, как сомнамбула. Он терпеливо ждет, пока его убьют!

«Я медленным движением поднял револьвер… Распутин стоял передо мной, не шелохнувшись… с глазами, устремленными на распятие… Я… выстрелил… Распутин заревел диким, звериным голосом и грузно повалился навзничь на медвежью шкуру…»