Тирмен

Именно «merde». He привычное, родное «твою мать». Даже не столь популярное ныне «fuck».

— Судя по твоим туфлям, денег просить не станешь, — хмыкнул старик, внезапно приходя в хорошее настроение. — Или подкинуть сотню долларов? На бедность, а?

Ударение в названии всеобщего эквивалента зажиточности Петр Леонидович сместил на первую букву алфавита.

Господин Пэн поморщился, зачем-то поглядел на льдинки, приставшие к каблуку.

— А может, просто хотелось повидать тебя, Джи Эф? Такое не исключаешь? В гости не дозовешься, вот решил сам.

— Ага.

Старик огладил усы: не спеша, с уважением к предмету.

Собеседник в ответ нерешительно тронул безобразие у себя под носом.

Отдернул руку.

Двое, худой и вальяжный, двинулись к пустой бетонной чаше фонтана. Старик, щурясь, смотрел на голубые островки неба, его спутник — исключительно под ноги.

— Ты не спросишь, как дела дома, Джи Эф?

— Из дому я получаю письма, Пэн. А когда ты писал мне в последний раз?

Тихие, резкие слова походили на перестрелку. Привычную, не очень интересную для обоих. Пиф-паф, пиф-паф. Ой-ой-ой. Обойдя фонтан, они остановились напротив входа в тир. Господин Пэн глянул в сторону открытой двери, хмыкнул.

— Не запер? А если твои «монтекристы» вынесут?

Странное дело, его усмешка ничем не отличалась от усмешки старика.

— У меня «тулки», — не слишком задумываясь, ответил Петр Леонидович. — Еще «ИЖ», из бывшего города Устинова. Ижик-пыжик, где ты был... Не вынесут, я попросил ребят присмотреть.

Словно в подтверждение его слов, в дверях вырос шкаф шкафыч собственной персоной: амбал Вовик, звезда родного райцентра. Кивнул старику, поглядел на гостя — грустно, но не без сочувствия.

Исчез.

— Дожил, Джи Эф! Скоро провода начнешь на цветметалл сдавать.

— Это мысль, — невозмутимо согласился старик. — Обдумаю на досуге. Опытом поделишься?

Пиф-паф, пиф-паф. Ой-ой-ой.

— Зайдем в кафе?

— Ну, если ты настаиваешь...

Как и в день «свиданки» с ушастой госпожой Калинецкой, кафе оказалось совершенно пустым. Даже без просроченной новогодней елки. Старика здесь знали. Приборы вкупе с хрустящей книжкой меню появились на столе, словно по взмаху волшебной палочки. Вместе с двумя бокалами шампанского: «от заведения».

— Летом приезжай, Пэн. На Старый Салтов отправимся. Я ради такого случая яхту у друзей попрошу. Не Майорка, конечно. Но очень-очень, вот увидишь.

Люстра, заботливо водруженная на новый крюк, еле заметно кивнула. Одобрила.

— Майорка... — Вальяжный с брезгливостью перелистал меню, отложил в сторону. — Ты же там не был, Джи Эф. Некорректное сравнение!

— Тогда Байкал. Или Иссык-Куль. Устраивает? Не кривись, готовить тут умеют. Можно шашлык заказать, по-карски. Настоящий, на ребрышках.

Вальяжный с недоумением вздернул брови, словно услыхал что-то неприличное, в культурном обществе непроизносимое.

— Можно по-карски. И стрихнинчику, двойную дозу. Какой шашлык?! Я на диете, забыл?

— Диета? — Старик растерялся. — О чем ты, Петя... Пэн? У тебя самый обычный гастрит...

— Ага. Был обычный.

Петя, он же Пэн, умолк, но затем, подчиняясь требовательному взгляду старика, без всякой охоты пояснил:

— Год назад в больницу угодил. Боялись, что плохо дело. Оказалась язва. Зато классическая, хоть в учебник — или в анатомичку. Тебе писать не стали. И я не стал.

— Почему? Петя, мальчик мой, почему?

Вопрос прозвучал глухо, еле слышно, словно выстрел с некачественным самодельным глушителем. Казалось, еще чуть-чуть, и вальяжный господин Пэн исчезнет, окончательно превратившись в маленького мальчика Петю.

Не исчез, не превратился. Зло дрогнул голос, тихий, глуховатый, неотличимый от стариковского:

— А зачем? С тех пор, как я вырос — мы все, слышишь, все выросли! — наши дела стали тебе, как говорится, вне формата. Aren't you, GF?

Пиф-паф!

Петр Леонидович сдержался, пережидая ноющую боль в подреберье: ответный выстрел попал в цель. Помолчал, отвернувшись, скрывая выражение лица.

Выпрямился.

— Закажу что-нибудь диетическое.

Старший лейтенант запаса Кондратьев женился сразу после войны — в мае 1945-го, в оккупированной Германии. После демобилизации Кондратьевы, однако, не вернулись в Ковров, где до войны работал Петр Леонидович. Не поехали ни в Москву, ни в знакомый и памятный Питер. Ташкент, Караганда, Красноярск, Тбилиси — подальше от центра, нигде долго не задерживаясь. Внимательный взгляд отметил бы еще одну странную особенность их переездов. В каждом новом городе Елена Ивановна Кондратьева, заполняя положенные анкеты, сообщала о своем прошлом нечто иное, чем в предыдущих. Не то чтобы слишком — как раз настолько, насколько разнились меж собой анкеты ее мужа.

Внимательных взглядов в стране хватало. Но по совершенно непонятной причине они скользили мимо, не останавливаясь, не замечая.

Судьба стыдливо отворачивалась.

Кочевали Кондратьевы вдвоем, после втроем, а затем и вчетвером, до конца пятидесятых. Потом, словно одумавшись, осели в тихом провинциальном Смоленске. К явному неудовольствию младшего поколения — сын и дочка привыкли менять школы, легко расплевываясь с очередной несимпатичной «училкой» или директрисой. Характером они удались в старших.