Тирза

В тот вечер, в первый вечер после ее возвращения, шесть дней назад, Тирза так и не вышла больше из своей комнаты. Через некоторое время он во второй раз поднялся наверх и постучал в ее дверь, но она не отозвалась. Он постоял там минут пять, не зная, что делать. Он колебался, обдумывая разные возможности, и боялся. Так и стоял у нее под дверью.

Если дело касалось Тирзы, он всегда боялся, с самого ее рождения, еще до того, как она успевала заболеть. Страх, которого он никогда не испытывал со старшей дочерью, по крайней мере не до такой степени, страх, который охватил его в тот момент, когда он впервые взял ее на руки и с тех пор не отпускал: страх ее потерять.

— Тирза, — тихо позвал он, но когда она не ответила на его голос, он спустился и открыл вторую бутылку белого, тоже из Южной Африки. Ближе к одиннадцати вторая бутылка опустела, как и первая.

Они с супругой выпили ее молча. Говорить было особо не о чем. Ее возвращение было молчаливым, спокойным и трогательным. Именно потому, что оно оказалось таким обыденным. Только что его супруги тут не было, и вот она появилась.

Она повела носом:

— Ты опять туда что-то поставил?

— Куда?

— В духовку. Чем-то пахнет.

— Я ничего туда не ставил, тебе, как обычно, померещилось! — резко ответил он.

Хофмейстер подождал пару минут, посмотрел на часы и сказал:

— Уже поздно, я не знаю, где ты собралась ночевать, ты с кем-то договорилась, что-то забронировала? Остановишься у друзей?

— У друзей?

Она покачала головой. Опять с ехидной усмешкой, как раньше. Он заметил, что она отрастила волосы. Сразу он не обратил на это внимания. Было столько всего, на что он должен был обратить внимание. Ее туфли, ее чемодан, ее плащ, ее кольцо, ее солнечные очки, ее губы. Волосы стали длиннее, чем были, когда она сбежала, и, надо сказать, это было ей очень к лицу.

— У каких еще друзей?

Он не смог ей ответить. Он не знал, с кем из прошлого она еще дружит, а с кем разругалась.

— Нет, я ни с кем не договаривалась, — сказала она. — И ничего не бронировала.

Она произнесла это с такой гордостью, будто в одиночку победила злую судьбу. И всегда хотела это сделать. Как будто ей снова и снова приходилось напоминать злодейке судьбе о своем существовании. Чтобы та о ней вдруг не забыла.

Он отнес на кухню тарелки, приборы и две пустые бутылки, а когда снова вернулся в гостиную, сказал ей:

— Если ты хочешь, можешь остаться здесь на ночь.

Ему не пришлось долго думать над этим. У него не было выбора, напротив — отсутствие альтернативы.

— Как мило с твоей стороны, — сказала она. — Я, вообще-то, устала. Долго ехала.

У него еще оставалось полбокала вина. Он снова сел за стол.

— Ну вот, — сказал он.

Хофмейстер поиграл с двумя пробками, лежащими на столе, покатал их туда-сюда и сказал, когда одна из них упала на пол:

— Значит, этот вопрос мы решили.

Было слишком поздно искать для нее отель или место в пансионе, а кроме того, было бы невежливо и холодно, да, холодно. Отель для матери собственных детей — это противоречило всему, во что верил Хофмейстер. Он не хотел быть холодным, он хотел быть горячим. Обжигающим.

Любовь — это слово стало значить намного меньше, чем раньше, — почти все слова теперь стали значить меньше, чем раньше, — но у полувека жизни были свои последствия, а Хофмейстер жил на земле почти полвека. Некоторых людей пускаешь в дом, даешь им еду и постель. Чувство ответственности, глубокое, всепроникающее чувство ответственности — вот что оставила ему жизнь.

Он был настроен на жизнь с Тирзой. Настроен на большой пустой дом, по которому он мог бродить, не натыкаясь на множество других людей. Отсутствие жены оказалось не проклятием, а свободой — тревожной, ущербной свободой, но все-таки свободой. Он был вместе со своим ребенком. И все было так, как и должно быть, как будто так было правильно. Они были неразлучны, его ребенок и он. Иногда Тирза знала, что он сейчас скажет, еще до того, как он начинал говорить. А мальчики, которых он время от времени встречал в ванной, были не больше, чем просто прохожими.

К гостю придется привыкать. Пусть даже гостем была его собственная супруга. Он поставил бокал, поднял с пола пробку и пошел наверх. Он прошел мимо красного чемодана на колесиках, который все еще стоял в коридоре веселым ярким пятном. «Интересно, что там у нее», — подумал он. Прошел мимо голубого плаща, а потом мимо комнаты Тирзы. Он заметил, что она так и не включила свет. И только когда он дошел до своей спальни, то заметил, что супруга на почтительном расстоянии следует за ним.

Она села на кровать. Со своей стороны. С той стороны, где она спала раньше. И где сейчас лежали книги и газеты. Она собрала их и положила на пол. Пыль, скопившуюся под книгами и газетами, она тоже смахнула на пол. И двуспальная кровать снова стала настоящей двуспальной кроватью.

Она обхватила голову руками и тут же отпустила. Волосы у нее не просто отросли, они поменяли цвет. Такого цвета они были когда-то давно. Очень давно. Она положила солнечные очки на тумбочку.

Хофмейстер снял галстук и повесил на спинку стула.