Тирза

И когда она возвращалась с конвертом, то искоса бросала взгляд на своего отца, как будто знала, что именно она только что сделала. Как будто догадалась, в чем она ему помогала, разгадала, что он не мог сделать это сам. Как будто разглядела его стыд. И эта догадка отняла у нее часть свободы, накрепко связала ее с человеком, которого она должна была звать папой.

Закончив считать, он обнимал ее, прижимал к себе несколько минут. Простая миссия вдруг приобрела вес, значение. Это было то, что связывало отца и дочь, это была их тайна, хоть и не настоящая тайна, это был их союз. Честно говоря, это был единственный момент, когда они снова были отцом и дочерью, а не двумя чужими людьми, которые случайно оказались в одном доме, пользовались одной ванной и время от времени встречались за одним столом, быстро съедая свой ужин.

Теперь он давал ей деньги не на мороженое, а на новую юбку или на кино. Он не говорил на что, а просто давал ей деньги. Молча, быстро подмигнув. Иногда, когда финансовая независимость начинала приближаться быстрее, чем он рассчитывал, — вот уже три года на бирже был большой подъем, — он выдавал своей дочери премии.

Часто она спускалась с сообщениями от жильцов. Кто-то собирался съезжать, кто-то хотел продлить контракт. Иби оберегала своего отца от того, что он так ненавидел. А через два года уже казалось, что так было всегда. Что так должно было быть. У семьи Хофмейстеров было семейное предприятие.

Один жилец съезжал, другой вселялся, но старшая дочь Хофмейстера в самом начале месяца взбиралась по лестнице на верхний этаж. Для нее в этом не было ничего сложного, да и ни к чему отрицать — квартиранты с удовольствием ей платили. Платить ей было удовольствием. То, что она лично приходила забирать конверт, было привилегией для квартирантов.

С тех пор, как Иби стала инкассатором, жильцы гораздо меньше жаловались на пятна сырости на обоях, неисправное отопление, окна, которые не закрывались. От ее улыбки все жалобы мгновенно испарялись, а ее ноги стирали подозрения, что цена на квартиру явно завышена. Ее глаза компенсировали текущие краны. Иби перевешивала все недостатки и неисправности меблированных апартаментов.

И вот однажды, осенним вечером первого числа месяца — это всегда было первое число: когда Хофмейстер оглядывался на свою жизнь, он видел бесконечную череду дней квартплаты, — она почему-то задержалась. Хофмейстер читал вечернюю газету, слушал концерт для виолончели Элгара, но, когда он дошел до страницы с читательскими вопросами, а он читал в газетах все подряд, как книгу, он забеспокоился. Ее не было уже полчаса. Он попробовал читать дальше, но читательские вопросы оставили его равнодушным. Он застревал на каждой фразе, а все его мысли были только об Иби.

Понятно, что она не могла схватить деньги и убежать, и время от времени нужно было поддерживать с жильцами вежливые беседы. Он вспомнил старые времена, когда ему самому приходилось выполнять эту неприятную обязанность. Но получасовой разговор — это уже не просто вежливая беседа, это уже половина ужина.

Он дважды подходил к двери, чтобы посмотреть, не идет ли она, как люди на остановке выглядывают, где же трамвай, который никак не приходит. Смешная идея, что это поможет. Что от выжидательного взгляда то, что никак не хочет появиться, наконец появится.

Напасть на нее не могли, она даже не переходила улицу.

Хофмейстер понимал все меньше и меньше. Его супруга пошла забрать Тирзу, которая осталась поиграть у подружки. Хофмейстеру не с кем было разделить тревогу. Он выключил Элгара, вышел в сад посмотреть на свою яблоню и попытался между веток разглядеть окна верхнего этажа, за которыми скрывался его квартирант, но ничего особенного он там не увидел. Только шторы, которые всегда висели там и никогда не нуждались в стирке. А за ними никакого движения. Был прекрасный вечер в самом начале октября. Ни единого шороха в кустах. Никто не кричал. Тишина. Полная тишина.

Он вернулся в гостиную, а что еще ему оставалось делать, и взял с дивана вечернюю газету.

Пару дней назад Иби исполнилось пятнадцать. Некоторые подарки до сих пор были выставлены на комоде. Хофмейстеры всегда делали так, когда у детей был день рождения. Подарочный стол, так они его называли. От традиции не отказались, хоть Иби и было уже пятнадцать. Развесили гирлянды с флажками. Хофмейстер развешивал их собственноручно, как когда-то сам ходил за квартплатой, целенаправленно и старательно.

Он уставился на подарки, на наручные часы, которые он подарил Иби, она его об этом попросила. Он выбрал хорошие, искал их несколько дней. Часы были дорогие, но он мог позволить себе подарить их пятнадцатилетней дочери. Он хотел купить такие, чтобы она наверняка обрадовалась, точно такие, как она хотела, те самые, чтобы хвастаться перед подружками.

Чуть дальше на комоде лежали брюки, за ними — настольная игра, правил которой он не понимал. Купальник. Две книги. Рисунок Тирзы, она нарисовала кораблик. Все остальное было уже убрано, съедено или находилось в активном использовании.