Тишь

Глаза пристава скрылись в складках и медные усы полезли в нос; засмеялся от удовольствия и прилип завистливо-восхищенным взглядом к плотной, полногрудой фигуре Тани. Как занимательный кавалер, он вежливенько, держа руку повыше мягкого, пузырившегося из-под тужурки живота, повел средним пальцем в сторону чернослива и помидоров, насыпанных в корзине:

— Это почем же, Татьяна Спиридоновна?

— Почем? — играя глазами, проговорила Таня, — по заду толкачом!..

И рассыпалась громким — на весь базар — смехом, запрокинув голову и выпирая высокую грудь. Опять полезли в нос медные, щетинистые усы, и густые, коленчато брунчащие звуки, похожие на частый перебой шерстобита, сплелись с визгливо-рассыпчатым смехом, — смеялся пристав.

Максим Семеныч поморщился. Было это привычно: заезженные остроты слободской улицы, которыми развязно щеголяла Таня, ее визгливое гигиканье, глянцево играющие взгляды пристава, нагловатый тон его, казавшийся ей верхом приятности… Но как ни привык, а порой — коробило…

— Налила бы воды в умывальник, — хмуро сказал он.

— Ну? — на что? Медведь не умывается, да его люди боятся…

— Не каждый же день, в сам-деле! — забрунчал пристав. И опять оба захохотали.

Таня корзинкой толкнула его в мягкий, дрыгающий<ся> живот, быстрым неожиданным движением надвинула Максиму Семенычу козырек на глаза и, смеясь, легкой, молодой побежкой убежала в галерейку.

— К черту! — крикнул ей вслед Максим Семеныч. Вскочил, но сейчас же опять сел. Застыдился.

А Болтышков долго не мог согнать следы приятной усмешки с своего лица. Резкий хрипящий звук, похожий на крик иволги, раздался сзади, в толпе парней, — и вслед за ним рассыпался дружный хохот. Пристав нахмурился. Оглянувшись, прежде всего зацепился взглядом за бабу в красном, трясущуюся от смеха, потом увидел весело оскаленные зубы парней. Васька Танцур стоял затылком, но и в затылке чувствовалось явно издевательское выражение.

Лататухин, стражник, медленным, выжидающим шагом прошел мимо крыльца и остановился неподалеку на виду у начальника. Пристав лениво посмотрел в его сторону. Подумал. Кашлянул и большим пальцем сделал незаметный знак, от которого Лататухин встрепенулся и, рысцой продвинувшись к начальнику, взял под козырек.

— Э-э… мм… это что за баба… красная? — пристав мигнул бровью к левому плечу.

Лататухин шевельнул большими, оттопыренными ушами, — удивительным свойством этих ушей он славился даже за пределами Елани, — и кашлянул мягким тенорком:

— Это — солдатка… с Безыменки.

Болтышков зевнул. Грустно покачал головой, с минутку помолчал. Встал.

— Ну, как, вечерком не перекинемся? — спросил как бы по секрету и посучил пальцами, как при сдаче.

Максим Семеныч кивнул головой, — Можно.

— Великолепно. У вас? Чудесно!.. А что это за ораторы там? — опять обернулся пристав к Лататухину.

— Обыкновенно — ребята. Васька Танцур… Лататухин осторожно поправил смятую фуражку на лобастой голове и на его сухом, кирпичном лице сейчас же явилось нужное выражение готовности и исполнительности.

— О чем?

— А так — чего зря. Вроде смеху… Околачивают зубы… глупости разные…

Пристав высоко, приятельским жестом, поднял руку, молча шлепнул по ладони Максима Семеныча и, лениво переваливаясь, пошел от крыльца. Лататухин, придерживая ободранную шашку, последовал за его спиной. Васька Танцур иронически кивнул козырьком в их сторону и сказал:

— В островах охотник с лягашом гуляет… ничего не найдет, счастье проклинает…

Слышно было, как пробежал смех в толпе. И острым зигзагом опять взмыл нагло-резкий крик иволги. Явно дразнили озорники.

Пристав круто повернул к ним. Сделал шаг и стал недвижно, как монумент, строгий и взыскательный.

— Эт-то что за оратор тут?

Васька осклабился и, наклонившись вперед, приложил два пальца к надорванному козырьку. И опять веселым фонтаном брызнуло из толпы дружное фырканье.

— Никак нет, барин, не оратор! Имею честь рекомендоваться — уезду Терпигорева крестьянин-собственник Василий Хрюников, а по уличному — Танцур, отставной почтальон… Нынче состоит по кирпичной части… иными словами: печник…

На несколько мгновений оба как бы замерли, завороженные, глядя в глаза друг другу: Васька — влажным, весело-наглым взглядом подвыпившего человека, упоенного восторженным вниманием толпы, Болтышков — гневным взглядом командира, неожиданно споткнувшегося на виду у всех при церемониальном марше. Максим Семеныч, вытянув шею, видел, как лиловела наплывшая от грозного поворота через воротник к плечу мягкая шея Болтышкова.

И сразу надвинулась, выросла, сгрудилась толпа, весело любопытная, напряженно-ждущая, обрадованная зрелищем.

— С-сволочь!.. — коротко, четко, жирно прозвучал голос Болтышкова.

Васька беззаботно передернул плечами. С улыбкой возразил:

— Ваше благородье! На что-нибудь говорится: сволочь — царю помочь, а гад — свинье брат…

— Лататухин!

Стражник, с выражением сурового долга в жидких белых усах продвинулся вперед и нежно взял Ваську под руку.

— За что? — слегка уперся Васька.

— Пойдем… там будет видно… — отечески-грустным тоном сказал Лататухин.