Тишина

— Знаешь, что такое вуду? — сказала она. — Несколько лет назад мы очищали грунтовые воды на Гаити. Нас предупреждали COWI[14] и руководитель отдела, чтобы мы никогда нигде не оставляли свои личные вещи. Если колдун захочет причинить тебе вред и раздобудет что-нибудь из твоих вещей, то он получит над тобой власть.

Еда у него во рту превратилась в вязкую шпаклевочную массу.

— Мы не можем больше встречаться, — сказал он. — Если ты так смотришь на меня. Я не терплю унижения. Мы знакомы полтора месяца. Я всегда вел себя с полным уважением. По отношению к тебе. По отношению ко всем женщинам. Словно маленький мальчик, который смотрит через изгородь на живущую в соседнем доме девочку. Но никогда сам не перепрыгнет к ней. Всегда ждет, когда она сама захочет поиграть с ним.

— Но который в глубине души, — продолжила она, — вынашивает план. План захвата всего района.

Неделю спустя он сделал ящик. Он не предупреждал ее об этом; когда она пришла, шкафчик уже был прикреплен к стене вагончика и ящик слегка выдвинут. Она провела руками по дереву, выдвинула ящик, потом задвинула его, не произнеся ни слова. Размеры он снял с ящиков в ее квартире. Он идеально подходил для хранения двухсотпятидесятиметрового плана.

В следующий раз она принесла с собой папку. Ничего не говоря, она оставила в ящике двухсотпятидесятиметровый план, футляр с циркулем, копировальную бумагу. Так они там и остались.

Они по-прежнему лежали на месте. Он достал циркуль, карты — одна из них была картой Копенгагенского порта масштаба 1: 25 000. Вызвал в памяти звуковую картину телефонного разговора.

На переднем плане звучали колокола Мраморной церкви, электрически усиленные, но одновременно слегка приглушенные, чтобы не разбудить Амалиенборг. В открытом пространстве звуковое давление ослабевает на шесть децибел, когда расстояние от источника звука увеличивается в два раза. При помощи циркуля он отмерил примерно четыре километра на шкале в нижнем углу карты. Взяв церковь за центр, он очертил окружность с таким радиусом.

Церковь Грундтвига находилась в глубине звуковой картины, но звучала она отчетливо. Большой колокол — казалось, в полном одиночестве, — вибрируя, играл «Звонят к Рождественскому празднику», псалом тоже звучал в тональности «ре» — композитор изобразил звук колоколов. Значит, не исключено, что телефон находится высоко. Выше тех двадцати метров, на которые можно подняться, если залезть на крышу дома в районах Эстербро и Нёрребро. Он прикинул, что расстояние должно было составить пять километров. Он слышал и колокола церкви Спасителя. На периферии звуковой картины были колокола ратуши, он, должно быть, слышал их бой в четверть часа. Они были отлиты из железа, а не из бронзы, звук был жестким, а частоты не такими отчетливыми, как у церковных колоколов. Их расстояние от телефона было пять километров. Взяв церковь Грундтвига за центр, он нарисовал новую окружность с таким радиусом. Две окружности ограничивали общий участок, который включал в себя всю внешнюю часть района Эстербро.

Он снова прислушался. Он определил англиканскую церковь и церковь Св. Якоба, их интерференция образовывала венец слегка намеченных бемольных тонов, от ля до ре. Он нарисовал еще две окружности.

Они отрезали от суши два предыдущих участка по пятьдесят метров. К северу от входа в Копенгагенский порт. Напротив него, на двенадцатиметровой глубине. Он услышал неправильно.

Он отпил из бокала. Чувство того, что он потерпел поражение, приближало к нему все звуки. Нет звуков равных апрельским. На деревьях нет листьев. Нет растительности, которая могла бы ослабить распространение и отражение. Он слышал последние звуки работ в Глострупе. Отдаленный гул четвертой кольцевой дороги. Птиц на болоте. Голоса женщин из швейной мастерской. Оживленные на закате солнца. В конце рабочего дня. Одновременно уже немного отстраненные. Часть их системы уже направлялась домой. У большинства были дети. В голосах женщин появляется тяжесть, когда у них рождаются дети. Какое-то остинато.[15]

В первый день, когда стало достаточно тепло, чтобы посидеть минут пятнадцать на солнце в защищенном от ветра месте, он в обеденный перерыв перешел через двор. Он еще издалека услышал голоса женщин. Не отдельные слова, а звучание — они говорили о детях. Они позвали его, он сел с ними на скамейку. Взгляды их были ласковыми и поддразнивающими, полными того безопасного флирта, который происходит от сознания, что дома есть постоянный мужчина. Обычно он погружался в такой флирт, как в горячую ванну. Одна из женщин спросила:

— Почему у тебя нет детей?

Он и раньше уже обращал на нее внимание.

— Мне не удалось найти женщину.

Они улыбнулись, он улыбнулся — они не поверили, что это правда.

— Это одно объяснение, — сказал он. — Второе состоит в том, что пройдет совсем немного времени — и нас не будет, скоро дети станут старыми, представьте себе только: им восемьдесят, их жены или мужья умерли, не осталось ни одного свидетеля первых тридцати лет их жизни, и вот уже и их нет — это второе объяснение.