Тишина

И тут Каспер услышал дыру. Это была своего рода внутренняя звуковая тень. Беззвучный участок в системе этого человека. Где-то между сердцем и solar plexus.

Он отложил ножницы. На полочке за креслом стояли пластмассовые бутылочки с различными красящими составами. Он открыл одну из них. Это оказалась хна. За десять лет до того, как это вошло в обиход, Хелене Кроне раз в полгода хной рисовала мавританские завитки на своих крепких ногах.

Каспер нашел маленькую кисточку. Медленно и старательно, по-прежнему вне поля видимости для того, кто сидел в кресле, он начал наносить на постриженный затылок тонкий слой красной краски.

— Я стриг Вильгельма Кемпфа, — сообщил он. — В начале семидесятых. Когда был всего лишь восходящей звездой в парикмахерском училище. Он рассказывал о Гитлере. Он встречался с ним в сорок четвертом. В Бергхофе. Ева Браун нашла Кемпфа и Фуртвенглера, и Гизекинга.[49] Чтобы устроить концерт, который порадовал бы фюрера. Из этого так ничего и не вышло. Но они составили репертуар. Любимые произведения Гитлера. Кое-что из оперетт Легара. Несколько песен Штрауса. Марш «Баденвайлер». «Серенада на осле». Отрывки из «Мейстерзингеров». Кемпф прислушивался к системе Гитлера. Он сказал мне, что личность этого человека была, в сущности, в порядке. Маленькая, но в порядке. Но где-то в ней была дыра. Через эту дыру струился деструктивный коллективный шум. Понимаете? Злых людей не существует. В каждом человеке всегда звучит сострадание. Только те места, где в нашей человечности есть дыры, где мы не резонируем, эти места опасны. Там, где мы ощущаем, что стоим на службе высшего дела. Тут мы и должны спросить самих себя: а действительно ли это высшее дело? Вот тут-то мы и попадаемся. В других культурах это называют демонами. У нас для этого нет подходящего слова. Но я слышу это. Это боевая тревога. Коллективный гнев.

Глаза мужчины в зеркале наблюдали за Каспером.

— Ты кто, черт возьми? — спросил он.

Голос был черным, как ночное небо. Мягким, словно четыреста квадратных метров костюмного бархата.

Каспер взял с полки небольшое зеркало. Показал мужчине его затылок.

Йосеф Каин в парикмахерском кресле застыл. Гитлер тоже потерял бы сосредоточенность. Если бы увидел себя коротко постриженным и покрашенным хной. Подбородок отвис. Звук открылся. Каспер говорил в открывшееся пространство.

— В твоем звучании — дыра. Во всех нас есть повреждения. Но у тебя она велика. Нельзя сравнить ее с дырой Гитлера. Не надо пытаться уподобиться великим. Но она достаточно большая. Это как-то связано с детством. Это всегда как-то связано с детством. Может быть, ты рос в бедности. Может быть, у тебя не было отца. Это может объяснить жажду наживы. Стремление к власти. Дыра связана с двумя обстоятельствами. Она закрывает сердце. Ты чувствуешь детей? Ты помнишь, как сам был ребенком? Ты отрезал девочке пальцы?

Лицо человека в зеркале стало тусклым. Звук его более уже не был открыт, он был теперь закодирован.

Франц Фибер вошел в комнату. Отодвинул занавеску. Какой-то человек направлялся к зимнему саду. Коренастый человек со слуховым аппаратом.

Каспер наклонился. Его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Каина.

— Мне сорок два года. Знаешь, к какому выводу я пришел за эти годы? Ад. Это не какое-то конкретное место. Ад транспортабелен. Мы все носим его в себе. Стоит нам только потерять контакт со свойственным нам врожденным состраданием, и раз-два — ад тут как тут.

Каспер чувствовал парикмахерские ножницы в руке. Он смотрел на шею сидящего перед ним человека. Туда, где за челюстной костью проходит sterno cleido.[50] Достаточно было бы одного удара. Концы ножниц прошли бы через основание черепа в мозг. В мире стало бы на одну черную звуковую дыру меньше.

Он закрыл глаза. Прислушался к гневу. Это был не его гнев. Он пришел сквозь дыру в его системе. Акустически мы все перфорированные, как швейцарский сыр. Кто имеет право быть палачом другого человека?

Он выпрямился.

Человек, сидящий в кресле, провел рукой по затылку. Посмотрел на руку. Она была красной от хны.

— Не так уж важно, — заметил Каин, — кто ты. Тебя давно уже нет в живых.

Он почувствовал боль в области сердца. Из-за того, что — в который раз — не смог достучаться до ближнего. С самой простой и важной из всех истин.

Франц Фибер открыл стеклянную дверь: за дверью милостиво спускалась вниз винтовая лестница — к тому месту, где они оставили свой фургон.

— Десять минут под феном, — сказал Каспер. — И на твоем чепчике не останется никаких следов.

8

Они проехали мимо гавани Сванемёлле прямо к причалу. Мимо складов, рядов деревянных судов с высокими мачтами. Франц все время поглядывал в зеркало заднего вида, опасаясь преследования. Они доехали до променада.

— Позвони в полицию.

Голос его дрожал.

— Скажи, что знаешь, где дети. Что надо штурмовать здание. Ты сможешь заставить их пойти на это. Ты можешь кого угодно уговорить.

— А если детей там нет?

Молодой человек сник. В его звуковом профиле начало преобладать уныние. Касперу это не понравилось. Им еще было чем заняться.