Тишина всегда настораживает

Его рубашка начала приклеиваться к спине. Он заказал мороженое. Снова уставился в газету: раздел о валюте; предложение о помещении капитала; ревизия капиталовложений; нефтяные резервы. Надоело… Мелкий кредит. Промежуточное финансирование. И все это — не его проблемы…

* * *

Это не было направлено персонально против Йохена. Теперь Сюзанна уже знает, что натворила все даже не из-за Ульфа. Он казался подходящим только с точки зрения родителей. Кроме того, одна в Риме она чувствовала бы себя довольно беспомощной. Порой Ульф напоминал ей дружелюбного полицейского, а себя она представляла маленькой школьницей на уличном перекрестке. Побег из дома был, по сути, только ее первым шагом. Второй последовал через полгода. После бурного и поучительного полугода. Вот так бродить по Риму, от площади к площади, от фонтана к фонтану…

«Ульф заворожил меня всевозможными обещаниями. Много видеть и быть слепым — это, наверное, свойственно всем. Знакомые Ульфа, которых он приглашал к нам в гости, тоже таковы. Он называл их друзьями. Со мной его «друзьям» в общем-то не а чем было говорить. Я была придатком Ульфа и ничего не могла им предложить, кроме пары корявых фраз по-итальянски, А Ульф прилично знает три языка, имеет специальность, был женат, разведен, у него есть дети. Он часто уезжал один в командировки и привозил мне ценные подарки. Я начала присматривать себе комнату, чтобы снять. Однажды, когда он опять уехал во Флоренцию, я упаковала свои вещички, подарки его оставила на трюмо и переехала в коммунальную квартиру. Один немец, которого я знала по курсам итальянского языка, устроил мне это. Кроме него там жили еще две итальянки. Сначала я, сама того не особо желая, общалась лишь с ним. А с соседками была довольно холодна. Но они быстренько раскусили мою несамостоятельность. Они обращались со мной вежливо, тактично, щадили меня, очевидно потому, что я была иностранкой да еще значительно моложе их. Я восприняла их сдержанность как антипатию ко мне. И однажды задала им вопрос в лоб. Начался склочный разговор. Они раскритиковали меня с головы до пят. Я хотела уже убираться оттуда. Но они воспротивились. «Ты нам симпатична, — сказали они мне. — Мы тебя не отпустим, потому что хотим тебе помочь». Мы разговаривали потом много дней и ночей, плакали вместе, смеялись и подружились. Они убедили меня в том, что я сама по себе что-то значу. И доказали, что женщины могут помочь мне как женщине значительно больше, чем мужчина…»

Почти два года она творила, что хотела, руководствуясь своими чувствами. А он чем руководствовался? Мнением родителей, которые желали ему добра; учителей, которые желали добра школе; командиров, которые желали добра — а кому, собственно, желают добра бундесверовские командиры? Шпербер почувствовал вдруг, что он что-то прозевал. Он засунул письмо во внутренний карман, газету — в портфель и рассчитался с кельнером.

Купил билет и сел в поезд, шедший в город. Через какое-то время появились контролеры:

— Ваш билет, пожалуйста…

Шпербер очнулся:

— Что?

— Ваш билет, пожалуйста…

В левом нагрудном кармане — нет! Во внутреннем кармане — нет! В правом кармане брюк — нет! В портмоне — нет! В кармане рубашки — нет! В заднем кармане брюк — нет! Сердце подкатилось к горлу. А, вот он, проклятый клочок бумаги! Шпербер вскочил. Но контролер уже отошел. Шпербер хотел побежать за ним, но тот, уже от двери, кивнул ему: мол, не надо, вижу. Шпербер вернулся на свое место. Радостное переживание…

Внимание школьников, стоявших у дверей, сосредоточилось на Шпербере. Они улыбались. О чем-то говорили вполголоса. Один из них засмеялся. Шпербер сдвинул ноги и снял фуражку.

«В закрытом помещении разрешается снять головной убор».

Волосы у мальчишек доходили до плеч.

Еще три остановки — и поезд подошел к центральному вокзалу. Выход из вагона Йохен воспринял как освобождение. Он вошел в метро.

* * *

«Вот это неожиданность!» — слова матери. «Здорово! — это отец. — Как ты сумел вырваться?» Отец нашел, что Йохен производит на первый взгляд довольно приличное впечатление. Они еще стояли в прихожей. «Ну заходи же!» Мать взяла у Шпербера портфель с грязным бельем и исчезла на кухне. «Садись, малыш», — отец потянул его на кушетку за стол. Шпербер открыл жесткий пакет сигарет, тонкими пальцами вытянул одну из спрессованной пачки. Прикурил от тяжелой настольной зажигалки. Подумал, что никогда раньше не пользовался ею. Отец присел рядом. «Хочешь рюмочку?» — мать держала в руках бутылку хлебной водки и три стаканчика со льдом.

Шпербер расстегнул нижнюю пуговицу кителя, расслабил галстук. Отец разлил водку по стопкам. «Огонь!» — скомандовал он, и три стопки были осушены одновременно.