Тисса горит

Барышня села у письменного стола. Петр молчал и, чтобы не глядеть на девушку, уставился глазами в усатого украинца. Наконец, девушке, видимо, надоело молчание, и она снова принялась за допрос:

— Бела Куна знали?

— Видел однажды.

— Каков он собой?

— Да как бы вам сказать… Ничуть не похож на вашего пса, которого вы окрестили его именем.

Лицо Марии вспыхнуло. Она вскочила так порывисто, что Петру казалось — вот-вот ударит его по лицу. Но нет, Мария уже не сердится, с лица сходит краска, и глаза дружелюбно смотрят на Петра. Она откидывается на спинку кресла и, взяв с письменного стола коробку, протягивает ее Петру:

— Закурите, товарищ.

Петр закурил папироску. Старался принять равнодушный вид, и все же разгрыз мундштук папиросы.

«Ну и остолоп, — мысленно ругал он себя, — выдрать меня за это мало! Выдаю себя с головой и только наживаю себе врагов… Испорчу все, что сделал Секереш. Ох-ох-ох…»

Он искоса взглянул на Марию.

Она стояла за письменным столом, глядела не на Петра, а на стол и двумя белыми, немного длинными передними зубами кусала алую, полную нижнюю губу.

Тишина…

Ни один звук не проникает в комнату через открытые окна. Городок — крохотная столица игрушечного государства — безмолвствует.

Тягостное молчание длилось бы бесконечно, если бы в комнату не вошел Иван Рожош.

— Здравствуйте…

Огромного роста, широкоплечий, очень красивый мужчина. Гладко выбритое смуглое, как у цыгана, лицо, большие черные пламенные глаза, в тщательно приглаженных густых черных волосах кой-где блестят серебряные нити. На нем высокие сапоги, бриджи и тужурка французского офицерского покроя.

— Здравствуйте, товарищ Ковач. Я знал, что вы придете. Простите за опоздание: я был у генерала Пари… Мария, угости товарища коньяком. Позвольте, дорогой товарищ, прямо, по-военному, перейти к делу. Я просил вас зайти, чтобы предложить вам работать у меня в партии. Скажу вам, однако, с полной откровенностью, по-военному… Пожалуйста, выпейте рюмочку!.. Да, скажу вам откровенно, — это моя обязанность, — что работа в социал-демократической рабочей партии — дело весьма и весьма нелегкое. Мы живем при военной диктатуре, и наша партия — единственная, работающая легально. У нас бездна врагов. В первую голову — венгерские магнаты. Они не намерены, конечно, мириться с тем, что русинская земля освободилась от тысячелетнего гнета. Еще рюмочку, товарищ? Не хотите? Ну, в таком случае, папироску… Так вот, стало быть, венгерские магнаты… Но хуже всего то, что и сами рабочие не оказывают нам никакой помощи. Они недоверчивы, да и крестьяне тоже. Русины — вы видите, я говорю напрямик — русинские рабочие и крестьяне очень-очень некультурны, очень отсталы, а потому и недоверчивы… Помимо того, они заражены большевистской пропагандой. Большевистская пропаганда, да- да, большевистская пропаганда…

— Помилуй, где же тут большевики? В Илаве?

При словах сестры Рожош вздрогнул, словно над самым ухом у него выстрелили из револьвера. Лицо его стало пунцовым, как недавно у Марии.

— Если чего не понимаешь, то лучше помалкивай, — резко оборвал он ее.

Мария замолчала. Выпятив нижнюю губу, она молча продолжала стоять у письменного стола.

Рожош некоторое время расхаживал по комнате.

— Будь они в Илаве! Но чорт их знает, откуда они только берутся. Точно из земли вырастают, мешают нам работать, играют на руку реакции… Да, да, вся их работа только на руку Хорти и монархистам! Ты говоришь, Мария, что большевики сидят в Илаве. А на самом деле? Десять месяцев протекло с тех пор, как венгерские красные убрались из русинской земли, а не проходит недели без того, чтобы не приходилось снова возиться с ними. То крестьяне, то… Не далее как сегодня полиция опять задержала четырех большевиков: раскидывали гектографированные листки. Вот тебе «в Илаве»!

Рожош быстро, одну за другой, выпил две рюмки коньяку, В комнате настала тишина. Петр кинул взгляд на Марию — она опять кусала губы.

— Да, сегодня Окуличани опять поймал четверых. Распространяли примитивно гектографированные листки. Ругают республику да нас, социал-демократов. Дурацкая провокация! После венгерского примера все это нисколько не опасно, но все же неприятно, особенно нам, социал-демократам. Ну, да мы им покажем! И не такие виды видывали…

Теперь настала очередь Петру говорить. Он стал рассказывать о своем прошлом, когда и он еще служил большевикам. Ему ли не знать, что такое большевизм! И он твердо знает, что отныне, вступая в социал-демократическую партию, он в каждом большевике будет видеть своего смертельного врага. Пусть только сунутся, пусть только попробуют…

Рожош энергично потряс ему руку.

Мария неподвижно стояла у письменного стола. Нижнюю губу она немного выпятила вперед.

Секереш молча слушал Петра.

— Это ты хорошо сделал, — сказал он наконец. — Только берегись этой барышни. Не знаю — почему, но очень мне эта бестия не нравится. Всюду сует свой нос.

— Нашлись и авторы угрожающих записок, — суховато произнес Петр, — ему очень не понравился тон Секереша. — Полиция арестовала сегодня четырех товарищей.