Тисса горит

О прошлом лица, называющего себя доктором Бекешем, удалось собрать следующие, совершенно бесспорные сведения:

Лицо, именующее себя доктором Бекешем, с декабря 1918 г. по апрель 1919 года состояло, под именем Ивана Беске, в чине полковника в армии галицийско-украинской народной республики, возглавляемой Петрушевичем.

С февраля 1915 года по ноябрь 1918 года упомянутый Иван Беске под именем Тадеуша Татажинского служил сначала в качестве интендантского фельдфебеля, а впоследствии в качестве интендантского лейтенанта в польском легионе, состоявшем под командой полковника Пилсудского и входившем в состав австро-венгерской армии.

С 1912 года по 1915 год он, также под фамилией Татажинского, был санитаром в частной львовской лечебнице Кеннига.

С 1908 года по 1912 год он находился в Северо-американских соединенных штатах. О жизни его в этой стране достоверных данных до сих пор получить не удалось.

До отъезда в Америку, т. е. до 1908 года, он состоял парикмахерским подмастерьем в гор. Черновицах…

Генерал всего раз беседовал с доктором Бекешем. Шесть недель тому назад он принял этого украинца, явившегося к нему с рекомендательным письмом от начальника кошицкой военной полиции. Аудиенция затянулась на несколько часов. Генерал долго беседовал с Бекешем, — вернее, Бекеш говорил с генералом.

Весь план разработан у него до мелочей. Весь сорокамиллионный народ… Вне сомнения, Бекеш был бы уже одним из его доверенных, даже, может быть, его правой рукой, если бы не этот дурацкий полицейский доклад. Теперь же дело представлялось несколько щекотливым. Полковник, фельдфебель, парикмахер…

Дойдя в своих размышлениях до этого пункта, генерал невольно взглянул на свою правую руку, которая пожала руку парикмахеру. Взглянул, словно желая убедиться, не пристала ли мыльная пена к этим длинным холеным пальцам.

Он крупными шагами несколько раз прошелся по толстому красному ковру, потом, подойдя к письменному столу, нервно сунул дело Бекеша в конверт. Он собирался уже позвонить, как вдруг дверь отворилась, и вошедший адъютант доложил о приходе майора Рожоша.

С досады генерал Пари забыл предложить своему гостю стул.

Рожош растерянно стоял у огромного письменного стола перед генералом, сидевшим в бархатном кресле.

— Я уже вчера вечером в Берегсасе высказал вам свое мнение, — начал генерал Пари, — и к сказанному мне нечего добавить. Я недоволен, очень недоволен социал-демократической партией. Вы ничем, решительно ничем не лучше большевиков.

— Ваше превосходительство, вы оскорбляете нас, — несколько возвысив голос, сказал Рожош.

— Я констатирую только факты. Верно ли, что вы устроили митинг? Верно ли, что на этом митинге превозносили Ленина? Верно ли, что жандармерия вынуждена была прибегнуть к оружию?

— Верно.

— Чего же больше? Уж не хотите ли вы, чтобы я терпел, да еще деньгами поддерживал разлагающую работу большевистской партии? Что вы на это скажете?

Рожош, стиснув зубы, стоял перед генералом. «Спокойствие, спокойствие», — убеждал он себя и наскоро обдумывал доводы, которые Секереш трижды повторил ему в автомобиле между Берегсасом и Унгваром.

— Так как же, стало быть?

— Ваше превосходительство… — начал Рожош, но генерал прервал его.

— Почему вы не садитесь, майор? — спросил он очень любезно. — Прошу вас — закурите папиросу, или, может быть, угодно сигару?

Рожош выбрал французскую папиросу с серебряным мундштуком и, пока возился со спичками — никак не зажигаются эти дрянные чешские спички! — и медленно раскуривал папиросу, успел кое-как перегруппировать свои доводы.

Если генерал говорит с ним в таком тоне… Он взглянул на генерала, потом на блестевший на стене громадный портрет Массарика, глубоко затянулся папиросой, выпустил дым и лишь тогда заговорил: