Тит. Божественный тиран

И я понял, что Гальба обречен.

Я хотел уехать из Рима и отправиться к Титу. Его гонец сообщил мне, что Тит прибыл в Кесарию, чтобы приветствовать нового императора от имени Веспасиана и иудейских легионов.

Я отправился на правый берег Тибра, в еврейский квартал, откуда, как говорили, можно было попасть на один из кораблей, принадлежавших богатым купцам, которые несколько раз в неделю отплывали в Александрию.

Я был удивлен радостной суетой, царившей на этих узких улочках. Все праздновали кончину Нерона. Иудеи, как и ученики Христа, думали, что Бог покарал императора, который приказал легионам Веспасиана, Тита и Тиберия Александра подавить восстание галилейских городов. Люди боялись, что эти легионы были посланы завоевать и разрушить Иерусалим.

Еврейские послы только что прибыли из Александрии — попытаться остановить убийство десятков тысяч евреев, свидетелем которого я был.

Меня отвели к Иоханану бен-Закаю, который возглавлял посольство, и я сразу же узнал его худощавую фигуру и осунувшееся лицо, которое седеющая борода делала еще более худым. В доме, где он принимал меня, я искал глазами его дочь Леду, воспоминание о которой еще жило во мне. Я решился спросить о ней и заметил, как исказилось его лицо. Он подавленно рассказал, что Леда присоединилась к этим безумцам зелотам и сикариям, которые верили, что смогут вырвать у Рима свободу для своего народа. Она была с ними в Иерусалиме.

— Нужен мир, — заключил он.

Он знал о пророчестве Иосифа бен-Маттафия, но тотчас же добавил, что еврей не должен предсказывать будущее римлянам. Только Бог может выбирать, а Иосиф, видимо, просто хотел спасти свою жизнь.

— Нерон мертв, — ответил я.

Я стал говорить тише.

— Кто поверит, что Гальбе удастся править? Этот человек не может быть императором.

— Но есть еще Отон и Вителлий, да и другие, — возразил он.

— Почему не Веспасиан и не Тит? Возможно, Иосиф бен-Маттафий слышал голос вашего бога.

Он развел руками и объявил, что евреи Александрии и все, кто не ослеплен безумием, кому удалось сохранить частицу разума, признают императора, которого изберут граждане Рима.

— И среди нас есть римские граждане. Я, например. — Он едва заметно улыбнулся.

— Вы почитаете императора? — спросил я.

Он опустил голову.

— Мы приносим жертвы в его честь.

Я подумал, что его дочь Леда была римлянкой, и был счастлив этому. Я вспомнил об участи, уготованной жителям Йодфата и Тибериады, о женщинах, которым вспарывали животы, которых солдаты насиловали и продавали в рабство.

— Я должен вернуться в Галлию, — сказал я.

Он долго смотрел на меня, потом предложил подняться на судно, на котором еврейское посольство поплывет в Александрию, а оттуда уже будет несложно добраться до Кесарии.

— Если Иерусалим не подчинится, — продолжал я, — нам придется завоевать его, а что тогда останется от него?

Он поднялся.

— Иерусалим — священный город — сказал он. — Не разрушайте наш Храм.

Пришла моя очередь развести руками в знак беспомощности и покорности судьбе и божественному выбору.

— Спасайте жизни, — сказал Иоханан бен-Закай. — Умоляю вас! Каждая жизнь — божий храм.

Его голос и сила, с которой он сжал мне руки, потрясли меня. Он думал о Леде.

Я пробормотал что-то и поблагодарил за то, что смогу отплыть вместе с ним в Александрию.

16

Я хотел как можно скорее сбежать из Рима, где бродила смерть и шла гражданская война. Я не желал, чтобы меня принуждали сделать выбор между Гальбой, Отоном и Вителлием. Напротив, я каждый день думал, что пророчество Иосифа бен-Маттафия может исполниться, что Веспасиан, а вслед за ним и Тит станут императорами.

Я повторял это Иоханану бен-Закаю и торопил его с отплытием в Александрию, пока преторианцы, командующие флотом на одном или другом берегу не запретили нам выход из порта Ости. Пока кровавое болото, в которое превратился Рим, не затянуло нас.

Бен-Закай слушал меня. Я восхищался его спокойствием и молчанием, которое он прерывал лишь затем, чтобы сказать несколько мудрых слов, призывавших меня к терпению. Всегда решает бог, говорил он. Я обнаружил, что он похож на моего учителя Сенеку — его кажущаяся покорность судьбе была не чем иным, как ясностью ума.

Бен-Закай напомнил мне о христианах, с которыми я общался, и о Торании — с ним мне довелось встретиться на Форуме, где он предупреждал римлян о надвигающейся опасности. Я восхищался его мужеством и верой. На мои размышления и сомнения Иоханан бен-Закай ответил только одно:

— Братья — это все, кто верит в бессмертие души, кто знает, что жизнь — всего лишь короткий промежуток времени, а тело — тленная оболочка, от которой душа освободится, чтобы присоединиться к божественной вечности.

Он говорил вполголоса. Скрестив руки и ноги, он сидел так неподвижно, что его можно было принять за статую. Даже его губы казались застывшими, однако, когда я упомянуло воскрешении тела, в которое верили христиане, поскольку Христос вернулся к жизни, он ответил, что мечтать никому не возбраняется, что мы смертны, а бессмертна только душа.