Титаника

Он вынул из кармана пальто голубую бумагу и читал, держа радиограмму на расстоянии от глаз — он был дальнозорким и потерял очки в третьем классе или в госпитале.

— «Присутствие ледников распространяется с 42 градусов по 41 градус 25 минут северной широты и с 49 градусов но 53 градуса 30 минут западной долготы. Виден паковый лед, очень толстый, и много больших айсбергов, а также ледяных нолей. Погода хорошая и ясная».

Я вздохнул, спускаясь с постели и одеваясь — тепло, по совету Мерля. Он топал перед приоткрытой дверью. Потом мы прошли через весь корабль и пришли на конец носовой части верхней палубы как раз вовремя, чтобы увидеть голубой айсберг, возникший в ночи, пропитанной вонью тухлой рыбы. Вверху звонил колокол — ночной вахтенный предупреждал рулевую рубку. Филемон с ужасающей веселостью толкал меня локтем в бок и повторял голосом колдуна:

— Мерль не так глуп… Не настолько глуп…

О ком я думал в первую очередь, когда корабль столкнулся с айсбергом? О моих родителях? Об Эмили Уоррен? О Батшебе Андрезен? О себе? Нет, о Мэдлин Астор. Отныне у меня был небольшой шанс, что она вскоре овдовеет, — ее каюта была на левом борту. Избыток эмоций приводит иногда к избытку цинизма — кажется, это нормальная реакция у здорового молодого человека.

Глава 17 Спасение

Я должен был вернуться в каюту, чтобы надеть спасательный жилет, что даю Мерлю повод бросить мне насмешливо:

— Я вам говорил: возьмите его с собой!

Машины «Титаники» остановились как раз в тот миг, когда лифт спустил меня на палубу «Е». Перед моей дверью я увидел Эмили Уоррен с тетрадью в руке.

— Что вы здесь делаете, Эмили?

— Я пришла, чтобы отдать вам мои стихотворения. Которые я закончила отделывать. Только что был странный шум.

— «Титаника» столкнулась с айсбергом.

— Это поэтому она остановилась?

— Капитан Смит, без сомнения, захочет выяснить, насколько серьезны повреждения, прежде чем продолжить маршрут.

— Вы думаете, это серьезно?

— Да.

— Мы утонем?

— Да.

Я ответил «да», но это говорил не я. Когда мы говорим о вещах, о которых не знаем, что думать, это звучит так, будто говорим не мы, и сказанное почти всегда оказывается правдой. Эмили побледнела или, вернее, стала светло-серой, как обложка ее тетради. Она села на нижнюю постель, что было не в ее привычках. Она спросила меня голосом ребенка, — когда нас наказывает судьба, мы склонны вести себя и, значит, говорить, как будто нам пять лет, возраст, когда нас наказывали, — что я делаю.

— Я надеваю свой спасательный жилет и советую вам спуститься в свою каюту и сделать то же самое.

— Нет. Чтобы надеть спасательный жилет, нужно хотеть, чтобы тебя спасли, а я не хочу, я уже спасена.

У нее тоже было психиатрическое досье? Да — ее три книги.

— Я могу вас попросить о двух вещах, Жак?

— Все, что хотите, но я вас умоляю, наденьте ваш спасательный жилет.

Она открыла тетрадь, вытащила из кармана карандаш и что-то написала на обложке.

— Я наконец нашла заглавие.

Она протянула мне тетрадь. Я прочитал: «Спасение».

— Первое, о чем я вас прошу, Жак, это спасти мою рукопись.

— Спасая себя, вы спасете свою рукопись. Женщин и детей посадят в шлюпки в первую очередь, а вы — и женщина, и ребенок. Скорее идите туда, пока нет паники. Потом будет трудно. Вы меня слышите, Эмили?

Она смотрела на свои руки, колени, ноги, как будто удивляясь, что они еще здесь, так как мысленно она уже считала себя мертвой.

— Второе, о чем я вас прошу, это заняться со мной любовью.

— Сейчас?

— Да. Я не хочу умирать девственницей.

— Вы не умрете!

— Поэты — ясновидящие, это ваш Рембо сказал. И потом, у меня нет желания говорить о литературе в вечер своей смерти. Вечером, по крайней мере, я должна говорить о другом. Поцелуйте меня, Жак. Это один миг! Вы ведь тоже не хотите умирать девственником.

Комментарии были излишни.

— Это же безумно долго, — сказал я.

— Вы можете посвятить мне несколько минут. Я — не первая встречная. Я — Эмили Уоррен!

Делать было нечего. Она получила то, что хотела. Гении всегда получают что хотят, даже если им для этого приходится убить себя.

— Начинать надо с поцелуев, — устало и обреченно сказал я.

— Это так…

Она поднялась, встала на цыпочки, но из-за толщины моего спасательного жилета не могла дотянуться до моих губ.

— По моему скромному мнению, — сказала она, — было бы лучше раздеться догола, а потом целоваться.

Ей всегда нужно было управлять, даже в том, чего она совсем не знала. Препираться значило терять время, и я начал раздеваться.

— А если нам выключить свет? — предложила Эмили. — Я не привыкла к электричеству. В Ирландии только богатые им пользуются, но у нас нет богатых. С первого же вечера этот корабль режет мне глаза.