Сейчас он готовил десять копий «Дивинитус Монструм» — махины Бормана, десять «Разбойников», которые все станут «Филопос Маникс» — принцептурой лихого красавца Стента Расина, дюжину копий «Инвиктус Антагонистес» — печально известной махины Красной Фурии, и двадцать гордых миниатюр «Никомах Игникс» — героя Подгоксового Края. Цембер вполне резонно предполагал, что последние будут продаваться лучше всего.
Он нанёс кисточкой дорогое сусальное золото на прокрашенные когти «Никомах Игникс», просто чтобы сделать их безупречными. Тут всё дело было в деталях.
Когда он откроет утром лавку, явятся толпы клиентов. А пока весь вечер раздавался стук в дверь. Он брал ключ и открывал магазин: «Только для вас, вы же понимаете, в порядке исключения».
— Гигант! Гигант! — хихикал Цембер, заведя недокрашенный «Никомах Игникс» и пустив того по верстаку.
Поблёкшие куклы глазели на него с полок, забытые, пустоглазые и безразличные.
В Саду Достойных под Канцелярией бывший модерати Цинк поглядел на бледно-серое небо. Стаи щебечущих зефирид исчезли в сумерках. Где-то глубоко внутри иссохшего тела Цинк ощущал тревогу. Ещё одна ночь шума в огромной улье? Опять Сретение? Сколько раз Сретение наступало в этом году? Он не мог вспомнить. Может, это был День Кузницы или Фестиваль сбора минералов. Какая бы ни была причина, улицы района внизу были полны блеющих дураков. Там была музыка, ликование и фейерверки. Цинк морщился каждый раз, как взлетал фейерверк и взрывался громким хлопком, распускаясь, словно разноцветный цветок. Они напоминали ему… они напоминали ему о…
Чём-то, что ранило его, очень давно.
Он не мог вспомнить что.
Прямо над краем западной стены сада Цинку была видна верхняя часть светящегося публичного экрана на Постном Ряду. Экран вспыхивал и светился, прокручивая строчки текста. Цинк вытер губы. Он принял решение.
Цинк добрался до будки самым полным ходом, на какой были способны его старые ноги. Вытащил потрёпанную лестницу, которой пользовался, когда подрезал сучья на плойновых деревьях, и вернулся с ней к западной стене. Исполнение заняло больше получаса, и Цинку приходилось останавливаться и переводить дух дважды. Больше чем дважды он забывал, что собирался сделать, и принимался нести лестницу обратно к будке. Добравшись до стены, он переложил курс — два румба, малый ход, поворот на запад, — и втащил лестницу на влажную клумбу. Приставил лестницу к стене и отклонился назад, воззрившись на неё.
Лестница: у неё должна быть цель. Он посмотрел вокруг на пустой сад, на длинные тени, смешивающиеся с темнотой. Вокруг не было никого, кто мог бы сказать ему, что делать: ни раки, ни принцепса, ни гудящего Манифольда.
Цинк вспомнил свою цель. Ухватился за стойки лестницы дрожащими руками, вдавливая её в мягкую землю, и начал взбираться наверх.
«Вперёд, модерати! Самый полный шаг!»
Команда озадачил его. Цинк помедлил, остановившись на второй ступеньке. Кто такой «модерати»? Что такое «самый полный шаг»?
Он лез наверх, пока не выглянул за край старой стены. Моргнул. Теперь он видел публичный экран полностью. Яркие колонки слов скользили по нему, янтарные и светящиеся. Цинк не мог их прочесть. Восемьдесят лет назад он потерял способность что-либо читать, кантировать или загружать.
Но был ещё и голос — грохочущий голос диктора, и картинки. Картинки…
Цинк вгляделся. Тонкие губы безмолвно шевельнулись.
— Цинк? Служитель Цинк?
Цинк глянул вниз. Надзиратель Племил с Канцелярского Уступа спешил к нему по садовой дорожке. Племил прижимал к телу свои красные одежды, ограждая себя от вечерней прохлады.
— Я принёс тебе ужин, Цинк. Там, в будке. Становится холодно. Суп, Цинк? Суп? Ты помнишь суп?
Цинк на мгновение глянул на него сверху, затем повернулся обратно к экрану.
— Ради Деуса, Цинк, слезай оттуда! — позвал Племил. — Ты упадёшь и поранишься! А там суп. Ммм, тёплый суп.
Он изобразил потягивание из ложки и погладил ладонью живот.
Цинк, не обращая на него никакого внимания, произнёс одно слово. Три слога.
— Что? Цинк? Что ты сказал?
Цинк пристально вглядывался в картинки на публичном экране. Медленно и очень тщательно он повторил то, что сказал.
Три слога.
— Ма-хи-на.
Стефан Замстак прикончил то, что оставалось в стакане, и припечатал его к барной стойке.
— Хорош. Спокойной ночи, парни.
— Стой! — раздался товарищеский хор.
Стефан помотал головой:
— Я всё.