Титановый бардак

— Спасибо. Это я к чему: сейчас — по моему мнению — довольно много деятелей искусства, советских таких деятелей, получая от страны огромные блага страну эту презирают и даже изощренно гадят. Не брезгуя получать мелкие подачки и от откровенных врагов наших из-за рубежа. Есть мнение… у нас есть абсолютно достоверная информация о том, что некий деятель искусств и вполне себе народный артист СССР является казначеем антисоветской организации.

— Это интересно, вы готовы мне эту информацию предоставить?

— Вот, — Ирина достала из кармана своего пиджака несколько бумажек, — почитайте на досуге. Но я о другом: арестовать эту мразь и моих полномочий хватит, а уж тем более Петруха полное право имеет. Однако Светлана Юрьевна считает — и я ее в этом полностью поддерживаю — что вырвать этот корешок мало. Я к чему: у нас есть препарат, под действием которого человек не может отказаться отвечать на любые вопросы и не может — в принципе, физиологически не может — говорить неправду. Однако примерно в трети случаев после применения препарата человек становится… в общем, идиотом. Сразу скажу: эту мразь я под наркотиком правды все равно выпотрошу, никуда он не денется. Но я хотела бы получить от вас официальную санкцию на применение препарата…

— Вы же и так уже все для себя решили, зачем вам моя санкция?

— Санкцию на применение препарата к тем, чья вражеская сущность будет вскрыта в результате подобных… допросов. Дополнительно скажу: все такие допросы будут сопровождаться аудио и видеофиксацией, то есть любой момент допроса будет доступен для просмотра как следователями, так и судом.

— Какой фиксацией?

— В радиоинституте научились записывать на магнитную пленку видеосигнал с телевизионных камер.

— Понятно… А вы уверены в этом вашем препарате?

— Вы тоже уверены: именно благодаря ему Петруха размотал покушение на Кирова за полтора суток.

— Теперь понятно, как он этого тогда добился… Вам нужен письменный приказ?

— Нет, достаточно устного разрешения.

Сталин быстро проглядел бумажки, затем снова повернулся в Ирине:

— И давно у вас эта информация?

— Петруха этот отчет подготовил год назад, я просто готовый взяла. Но мы дополнительно еще все проверяли, поэтому…

— Год назад? Интересно… с этим вопросом они ко мне уже пытались подойти… хорошо, я даю вам санкцию. Вам я санкцию даю, но при условии, что вы будете держать меня в курсе этого дела.

— А куда же мы денемся-то?

— Только один вопрос: а если этот… деятель искусств станет идиотом?

— Этот — не станет. Он вообще не станет — но вполне пристойно и очень естественно. Мы это умеем.

— Хорошо. Когда вы собираетесь начать… операцию?

— Дело не самое простое, подготовиться все же надо. Где-то через неделю… мы вам сообщим заранее.

— Тогда один вопрос… к делу не относящийся. Вот вы товарища Климова все время называете Петрухой, товарища Сухову только по имени упоминаете, а товарища Сухова наоборот, только по фамилии… Я понимаю, вы старые товарищи, друзья, но не кажется ли вам, что это как-то… по-детски, что ли? Довольно многие на это внимание обращают, и, я точно знаю, уважения проявляют менее надлежащего.

— А… это у нас очень старая… сказка для внутреннего потребления. Сами ее придумали, сами в нее играем. Нам — нравится, а на то, что другие подумают…

— Расскажете? Судя по тому, что вы в нее, как говорите, играете столько лет, она, наверное, интересная?

— Рассказать? А вы знаете, я лучше ее покажу. Вот с делом этим закончим — и покажу, обещаю. И, думаю, вам она понравится!

Ранним утром четвертого мая в аэропорту Хельсинки приземлился очередной русский самолет. То есть самолетов — причем исключительно русских — в финском небе летало немало, но этот отличался от всех прочих тем, что он был пассажирским. И — гражданским, с большой синей надписью «Аэрофлот» на снежно-белом боку. Так уж случилось, что господин Паасикиви утром как раз вышел из дому, чтобы купить в магазинчике на углу газету и садящийся самолет заметил — но особого значения увиденному не предал. И — напрасно.

Господин Кекконен утром сидел дома и пил кофе. Кофе был так себе, но чего-то получше давно уже купить было невозможно, так что он пил то, что было. И при этом морщился от слишком уж кислого вкуса напитка, думая, что ничего более неприятного сегодня с ним не случится — но он очень ошибался. Спустя всего пятнадцать минут в двери дома Кекконенов постучали и вошедший русский офицер сообщил:

— Господин Кекконен, вас ждут, — а чуть позже, глядя на нервно суетящегося хозяина, добавил: — Не волнуйтесь, вас приглашают на переговоры в Ратушу…

В кабинете, куда привел господина Кекконена русский офицер, уже сидели знакомый экс-министру другой бывший министр господин Паасикиви — что сразу его окончательно успокоило, и неизвестный господин в хорошем темно-сером костюме.

— Добрый день, господин Кекконен, — с широкой улыбкой на лице поприветствовал его незнакомец. По-шведски, но с заметным акцентом.

— Я не очень хорошо говорю на шведском, может быть мы сможем продолжить общение на немецком?