Тито Вецио

Вновь как молния засверкал длинный меч нумидийца, еще упало несколько врагов, но, и на его долю, наконец, выпал смертельный удар. Гутулл упал мертвый на порог комнаты, которую он так геройски защищал, исполнив в точности свое последнее обещание. Через его труп легионеры бросились в комнату, где были Тито Вецио и Луцена. Но, увы, храбрым воинам не удалось надругаться над влюбленными: они оба были уже мертвы.

— Где Тито Вецио?! Дайте мне Тито Вецио! — кричал Лукулл, расталкивая солдат.

— Тито Вецио уже нет! Его душа далеко, — отвечали солдаты, пораженные геройской смертью молодого всадника и его подруги.

Претор Сицилии сделал шаг вперед и остановился в каком-то благоговейном ужасе. На ковре у его ног лежали, обнявшись, два юных друга. Выражения лиц обоих не говорили об ужасе, они были спокойными. Та же гордая осанка молодого всадника, та же доброта, благородство, великодушие, которыми полна была каждая черта самоубийцы. Он будто крепко спал в объятиях красавицы гречанки и видел очаровательные сны. Его подруга, которую он обнимал, была прелестна, как живая, у нее лишь исчез девственный румянец, и улыбка застыла на бледных губах.

Лукулл, несмотря на его эгоизм и развращенность, невольно содрогнулся и, видя здесь злодея изменника, устроившего всю эту катастрофу, последствием которой было самоубийство двух молодых прекрасных созданий, забыл на мгновение про свою месть и сказал:

— Бедные молодые люди! Неужели тебе, Аполлоний, не жаль их?

Негодяй посмотрел с удивлением на претора и, демонически улыбнувшись, произнес:

— Как не жаль! Помилуй, я страшно расстроен.

Затем, подойдя к трупам самоубийц, египтянин продолжал рассуждать вполголоса:

— Клянусь именем Тизифоны, я не понимаю некоторых людей! Сначала убить, а потом на трупах проливать крокодиловы слезы. Впрочем, ведь говорят же, что боги всегда бывают очень расстроены, когда им приносят жертвы и даже сочувствуют этим жертвам, однако требуют, чтобы их им приносили. Гречанка действительно необыкновенно хороша, — продолжал Аполлоний, рассматривая Луцену, — ее чудная красота послужила тебе, Луций Лукулл, гораздо больше, чем всевозможные козни и храбрость твоих легионеров, напавших целой когортой на троих. Вот тут и говорите, что любовь — блаженство. Иногда это блаженство ведет вот к чему! Профаны никак не могут понять, что добро и зло созданы природой и очень похожи друг на друга. Вот этот молодчик тоже, говорят, на меня похож. Однако мне надо завершить так мастерски устроенное дело — отрезать ему голову.

— Что ты, Аполлоний, там шепчешь около трупов? — спросил Лукулл.

— Пожинаю то, что посеял, — отвечал хладнокровно злодей и, отрезав голову Тито Вецио, сказал, показывая этот кровавый трофей, — не находишь ли ты, достойнейший претор Сицилии, что жатва поспела?

Лукулл с отвращением отвернулся и поскорее отошел прочь.

— А ящичек-то, заказанный лучшему мастеру Капуи, разве даром должен пропасть? — Продолжал египтянин.

Но последних слов Лукулл уже не расслышал, он командовал сбор отряду, что тотчас же было исполнено. Легионеры сели на лошадей и отправились обратно в город.

Кроме разломанных дверей особого вреда храму богини Дианы римляне не причинили. Но, принимая во внимание важность подвига, конечно, такую мелочь нельзя было отнести к святотатству, что и успокоило набожного Луция Лукулла.

Несколько дней спустя, слуги богини Либитины явились с заступами в храм Дианы, вырыли в священном лесу одну большую яму и побросали туда трупы убитых людей. Трупов Гутулла и Мантабала не нашли. Последний едва ли был убит, он по всей вероятности успел скрыться, к огорчению целомудренных жриц богини Дианы, которые особенно нуждались в помощи старого евнуха во время ночных пиров, устраиваемых в стенах храма…

На другой день после катастрофы, ветер стих, погода была прекрасной и утренняя заря предвещала хороший день. Один из отрядов, посланных ночью на рекогносцировку, возвратился в лагерь.

Восставшие хотели знать, не было ли замечено чего-нибудь ночью во время разведок.

— Ну, что Публипор, — спрашивал один из рабов, — ничего не видели особенного сегодня ночью?

— Нет, ничего. Город спит безмятежным сном, только собаки воют.

— Пусть спят, тем лучше. Вот наш молодой император прервет их сон! Вчера вечером было решено, что сегодня пойдем на приступ. Я удивляюсь, почему до сих пор не вывешена красная туника на его палатке.

— А вы полагаете, что мы пойдем на приступ города? — спросил один из рабов, отличавшийся своим безобразием и трусостью.

— Мне кажется, что нам уже нечего терять время, — заметил храбрый центурион Публипор.

— Но, видишь, — продолжал трусливый раб, — не следует бросаться очертя голову на приступ. Посмотри, как высоки стены города, какие глубокие рвы прорыты вокруг, к тому же в городе такая масса римских легионеров. Страшно!

— Может быть, ты и находишь страшным идти на приступ, потому что ты трус, а нам кажется, что тут нет ничего страшного. Уже не раз мы побеждали римлян.