Тициан

Но не исключено и другое. Возможно, бросив перед отъездом из Феррары прощальный взгляд на свою картину «Динарий кесаря» с просветленно грустным ликом Христа, Тициан понял, насколько со временем меняются былые представления о жизни и человеке. Как знать, может быть, в тот самый момент он почувствовал, что опьяняющая радость жизни и безудержное веселье мифологических героев во время экстатических вакханалий и сатурналий звучат резким диссонансом в современном мире наживы, зла, пороков, в котором для радости так мало места.

От этих мыслей ему стало не по себе. Неужели нынешние борцы с ересью и радетели чистоты нравов правы, а он сам в чем-то давно и глубоко заблуждается? Возможно, что для собственного успокоения он вспомнил поразившие его слова Эразма Роттердамского, чье выступление, полное блеска и иронии, ему довелось однажды слышать в Академии Мануцио: «Заблуждаться — это несчастье, говорят мне; напротив, не заблуждаться — вот величайшее из несчастий!» [60]

Тициан надолго отойдет от мифологической тематики и вернется к ней ближе к закату. Как справедливо замечает Бернсон, [61]различие между его «Вакхом и Ариадной» и «Наказанием Марсия» будет столь же глубоким, как у Шекспира между «Сном в летнюю ночь» и «Бурей». Тициан и Шекспир, великие творцы эпохи Возрождения с ее вдохновенными взлетами и трагическими падениями, одинаково начали свой творческий путь и одинаково его завершили, отразив свое время в его самых противоречивых проявлениях.

Расставание с феррарским двором было дружеским, и Альфонсо д'Эсте присвоил Тициану рыцарское звание, но заплатил за три великолепные картины всего лишь сто дукатов, запамятовав, видимо, о былой договоренности — сто дукатов за каждую работу. Тициан не стал мелочиться, проявив свойственные ему благородство и подлинный аристократизм, которых явно недоставало герцогу, кичившемуся своим происхождением. При расставании племянник Федерико Гонзага заручился обещанием художника посетить Мантую и познакомиться с маркизой-матерью Изабеллой д'Эсте, давно мечтающей с ним свидеться, чтобы услышать его авторитетное мнение о своей коллекции картин.

Правители приходят и уходят

Во время одной из отлучек Тициана 21 июня 1521 года скончался дож Леонардо Лоредан. На долю его за годы двадцатилетнего правления выпали суровые испытания, и он с честью с ними справлялся. Венецианцы уважали его за мудрое правление и одновременно побаивались его сурового нрава. Через неделю с небольшим новым дожем был избран восьмидесятисемилетний Антонио Гримани. Такое решение многими было воспринято с удивлением, поскольку всем еще было памятно позорное поражение войска под его командованием от турок в 1499 году, за которое он был приговорен к высылке из Венеции. Когда после суда его с веревкой на шее провели с позором по улицам города, венецианцы скандировали вслед:

Антонио Гримани, хулят тебя христиане!
За трусость, пораженье достоин ты презренья!

На его избрание повлияла сильная поддержка со стороны влиятельного клана Гримани во главе с патриархом Аквилеи. Но главное, члены Большого совета не сумели договориться между собой, и всех их вполне устроило промежуточное решение, учитывая преклонный возраст кандидата на высший пост. К такой тактике часто прибегали и римские кардиналы во время очередного конклава. Тициана дворцовые интриги не интересовали вовсе, несмотря на красочный рассказ зашедшего к нему в мастерскую словоохотливого Аурелио, для которого такие события составляли смысл и содержание жизни. Но теперь Тициану по должности предстояло написать портрет вновь избранного дожа для зала Большого совета, к чему душа явно не лежала.

Вскоре ему пришлось повстречаться с дряхлым дожем и взяться за его портрет. Занятие не из приятных — рисовать дышашего на ладан старика с трясущимися руками и лицом дергающимся от тика. Видимо, новому дожу хотелось во время аудиенции потолковать кое о чем с молодым официальным художником, но речь давалась ему с трудом из-за одышки, и он то и дело вытирал слезящиеся глаза. Неожиданно у него началось головокружение. Дож хотел привстать и потерял сознание. Прибежали врачи, и сеанс был перенесен. Когда же на следующий день художник вновь объявился во дворце, его попросили повременить, пока дож окончательно не придет в себя. Прошла еще неделя, и наконец явился посыльный с приглашением проследовать во дворец.