Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

А Кура — колыбельного тише напева.
Только здесь, у Метехи, разгуляться не прочь.
И луна разлеглась безмятежно, как дева,
На плотах облаков, уплывающих в ночь.

Татарчонок оборванный из Соганлуга

Погоняет ослов и протяжно поет.
Залитая сияньем ночная округа
Допоздна разговоры со мною ведет.

Я беспечен и гол, как гора Шавнабада.

Только мысли — и судьи мои, и родня.
Я не баловень этой судьбы — и не надо.
Лишь одно до глубин уязвляет меня:

Что и времени минуло вроде не мало,

Но Крцаниси еще потрясает озноб,
Что — простреленная — замерла Нарикала
И стоит в темноте напряженно, как гроб.

…А Кура колыбельного тише напева.

Только здесь, у Метехи, разгуляться не прочь.
И луна разлеглась безмятежно, как дева,
На плотах облаков, уплывающих в ночь.

1927

БРАТУ ГАЛАКТИОНУ

Двое братьев, почти близнецы,
Там, в Орпири, мы выросли оба.
Там зарыты и наши отцы,
Да истлели, наверно, два гроба.
Там дома наши рядом стоят.
Мы в одной малярии горели
У разлива Риона в апреле,
И одни нас истоки поят.

Ты томишься по лаврам, а мне

Любо вспомнить о той стороне,
Слушать хриплую жалобу жабью
Или ржавое хлюпанье хляби.
Дилижанс, приближаясь, скрипит,
Чаландари бредет и вопит,
Босоногий певец, и проселок
Полон песен его невеселых.

Моя песня лишь отзвук глухой

Той трясины, где прошлое тонет.
То в ней волчий послышится вой,
То как будто бы колокол стонет.
Наши матери сгорбились, ждут,
И поминки справляют старухи.
Да соседи в проклятой округе
Никогда уже к ним не придут.

1927

В ГОМБОРАХ

С. Шаншиашвили и Г. Леонидзе

Распыляется, гибнет Уджарма. Но свой
Облик все ж сохраняют упорные глыбы.
О, хотя бы до нашей доски гробовой
Вы, стихи о любви, сохраниться могли бы!
В ночь такую Вахтангу послышался звон
С темных высей. И я различаю: несмелы,
До сих пор еще плачут, смотря в небосклон,
Остролисты и верески Важа Пшавелы.
В Сартичалах играет на тари Сако,
Напевает для нас «Сулико» Церетели.
Что ж, и наши возлюбленные далеко,
Для потерь, для разлук мы любимых имели.
Да, умел себя высказать прежде ашуг!
Речь должна быть сейчас у поэтов иною.
Но пока еще словом владеет недуг,
Поступь говора нашего стала больною.
Нина, и Суламифь, и Мелита…
                                                   Чиста
Прелесть склонов Кахетии. Будто смиряя
Нрав свой, женщиной сделался тигр. Иль с моста
Из волос — нам открылось сияние рая?
Ночь Кахетии сладостнее молока
Материнского. Негу колеблет Иори.
Над Гомборами всплыла луна. И рука
Горгаслана мечом ее сдвинула вскоре.

Январь 1928 Тбилиси

«Брат мой, для пенья пришли, не для распрей…»