Титулярный советник

И дед, и Багратион рассказывали мне немало — может быть, даже куда больше, чем полагалось знать юноше, только перешагнувшему порог совершеннолетия. Но политика международного уровня пока еще оставалась для меня темным лесом — в той или иной степени. Я без труда догадался, что османы наверняка пожелают припомнить былые обиды и даже развязать войну — не случайно же заголовок газеты звучал грозным предупреждением. И если случится подобное, многие державы наверняка не смогут остаться в стороне… Или не захотят.

— Ну чего, княже, начитался? — Богдан, уже успевший спрыгнуть с полки вниз, ткнул меня кулаком в бок. — Собирайся давай — почти приехали.

Действительно — поезд уже замедлял ход, а за окном мелькали серые заборы и кирпичные трубы столичной окраины. Похоже, я нырнул в чтение газеты по самые уши. И, вынырнув, вдруг обнаружил, что валяюсь на верхней полке в одном исподнем, в том время как все остальные уже почти приготовились высаживаться. Кто-то из господ юнкеров еще возился с рюкзаками, кто-то подтягивал ремни — но большинство уже сидели на нижних полках одетые, как на утренний смотр на учениях.

— Да твою ж… — простонал я.

И спрыгнул в проход. К счастью, сборы заняли немного — минут десять от силы. До того, как поезд остановился на Николаевском вокзале, я успел сбегать в уборную, кое-как привести себя в порядок и даже перехватить пару глотков невесть откуда взявшегося у кого-то во фляге крепкого кофе с сахаром. И вывалился на перрон уже почти человеком.

Столица встретила меня мелки дождем и холодом, который тут же забрался под кое-как застегнутый китель. Всего двое суток назад мы уезжали из южного тепла, но в родном Питере конец апреля выдался, похоже, так себе: серым, блеклым, туманным и каким-то неспокойным.

В силу положения мне редко приходилось пользоваться общественным транспортом, так что знать наверняка я не мог никак — и все же что-то подсказывало: раньше лица у людей на вокзале вряд ли были такими хмурыми. Нет, ничего особенного не происходило — по крайней мере, вокруг. Народ шел куда-то, кто-то тянул тележки, кто-то спешил — а некоторые, наоборот, неторопливо курили на перроне. Но ощущение тревоги буквально висело в воздухе вместе с характерным и уже успевшим стать привычным запахом железной дороги.

И только сухонького старичка в пенсне все это будто и вовсе не касалось. Он сидел на лавке прямо напротив нашего вагона и крошил голубям батон, то и дело потирая замерзший красный нос рукавом не по погоде тонкого задрипанного пиджачка. И ни холод, ни толпа высыпавших на перрон юнкеров, ни люди вокруг его, похоже, не волновали ничуть: старичок буквально являл собой образец неспешного покоя и умиротворения. Маленький, несуразный и неприметный настолько, что, пожалуй, даже казался неуместным здесь, среди суеты вокзала.

Совершенно не похожий на древнего Одаренного запредельного класса силы.

Глава 21

Когда Дроздов приветственно замахал рукой, я вздохнул и на всякий случай даже огляделся по сторонам. Но нет — он явно звал меня. Хотя бы потому, что все остальные — и люди на перроне, и однокашники, уже громыхающие сапогами в сторону вокзала — похоже, и вовсе его не видели. Или почему-то дружно решили не обращать внимания на нелепого старичка с неровно обломанной половинкой батона, сидящего на лавке в окружении голодных голубей.

Я шагнул вперед, и пернатое воинство с недовольным гульканьем раздалось в стороны. Ленивые птицы ничуть меня не боялись и даже не пытались взлететь — просто перебирали лапками, успевая на ходу подхватить с перрона крошки.

— Вот ведь занятные создания… Крохотные — но будто совсем без страха, правда? — Дроздов подслеповато посмотрел на меня поверх тусклых кругляшков пенсне. — Рад нашей встрече, Александр.

Хотел бы я сказать то же са…

Нет. Не хотел — ни капельки.

— Доброго дня, сударь, — сухо поздоровался я.

— Доброго, доброго, Александр. — Дроздов улыбнулся и чуть сдвинулся на лавке в сторону. — Присаживайтесь, прошу вас.

Вроде бы обычная учтивость, ни к чему не обязывающая — а попробуй откажись. Я не стал спорить и послушно плюхнулся на чуть влажные холодные доски, пристроив рюкзак у ног. Даже не стал тратить времени на глупые вопросы. Древний Одаренный мог кормить птиц на любой лавке в столице — а может, и во всем мире. И если уж выбрал ту, напротив которой остановился мой вагон, то уж точно сделал это не просто так.

— Вы, верно, устали с дороги? — поинтересовался Дроздов. — Двое суток в поезде — уже само по себе непросто. А уж в нынешние времена…

— Вижу, вы неплохо осведомлены, откуда я ехал. — Я устроился поудобнее, едва не свернув ногой рюкзак. — Видимо, у вас есть особая причина говорить со мной.

— Разумеется, юноша. — Негромкий и скрипучий голос Дроздова вдруг зазвучал серьезнее — почти строго. — На все, что случается, непременно имеется своя причина.