Читаем Тюдоры. Любовь и Власть. Как любовь создала и привела к закату самую знаменитую династию Средневековья полностью

«Ренессанс XII века», помимо строительства величественных готических соборов, ознаменовался развитием письменности на местных языках, которое породило новый рынок читательниц, не владевших латынью. Большая игра куртуазной любви была частью общего смягчения нравов, характерного для периодов, когда люди начинают жить лучше, больше читать и путешествовать. В эту эпоху церковь и зарождающиеся национальные государства стремились направить ничем не стесненный класс конных воинов либо в крестовые походы на Святую землю (похожие на походы рыцарей Камелота), либо на более безопасные и регулируемые рыцарские турниры. Нетрудно догадаться, насколько полезны для пропаганды могли оказаться истории о короле Артуре. Еще одним источником компенсаторной фантазии о куртуазной любви стало социальное устройство аристократического общества, которое характеризовалось огромным дисбалансом между полами[24]. В средневековом замке, где даже домашнюю работу в основном выполняли мужчины, их численность могла превосходить количество женщин даже в десять раз. В XII веке это явление усугублялось походами на Святую землю, когда женщины оставались управлять хозяйством за мужчин. Этот дисбаланс продолжал наблюдаться и при королевском дворе, а позже стал особенно заметен при Елизавете I, которая, несмотря на собственную принадлежность к женскому полу, предпочитала, чтобы ее придворные не объединялись в пары.

Вопреки всем предписаниям церкви и феодального общества о сексе и браке, куртуазная любовь стала своего рода жестом против того, что сегодня принято называть «суровым авторитарным миром с мужским доминированием». Причем доминированием как политическим, так и внутрисемейным. Возможно, неслучайно мечта о куртуазной любви зародилась как раз в тот момент, когда обществом все сильнее завладевал институт брака, соседствовавший с культом безбрачия. Лишь к концу XI века брак стал священным таинством, которое мог отправлять только священник, а безбрачие – обязательным требованием ко всему духовенству. В результате женщины все больше лишались прав и возможностей. Главное событие их жизни – брак – попадало под контроль церкви, которая считала их агентами греховной сексуальности. К тому же у женщин становилось все меньше возможностей получать образование и заниматься наукой, которые теперь сосредоточились в новых, исключительно мужских университетах.

Согласно догматам церкви, Ева была слабой, греховной стороной Адама. В куртуазной литературе, напротив, дама превозносилась как арбитр, третейский судья и даже повелительница, морально превосходящая мужчину. Возможно, такую реакцию вызывало неприятие любой сексуальности, которое церковь проявляла с XII века. В XIII веке монах Винцент из Бове напишет, что «мужчина, очень сильно любящий жену свою, есть прелюбодей»[25]: да, конечно, прелюбодеяние было злом, но не меньшим злом считались и радости брачного ложа. Неудивительно, что люди, которым, как известно, свойственно ошибаться, узнали, что любое удовольствие от секса греховно, и решили, что в таком случае один грех ненамного хуже другого.

Кроме того, куртуазная любовь рассматривалась как мирской эквивалент культа Девы Марии – ее называли «религией мирской любви». (Исследователь Роджер Боуз считал трубадуров «предвестниками Реформации».) В XII–XIII веках культ почитания Богоматери становился все популярнее, причем в персонифицированных, почти эротических выражениях его насаждали писатели-мужчины. Святой Бернард Клервоский, основатель-реформатор цистерцианского ордена, ратовал за более чистую веру, в которой Мария призвана быть заступницей человека перед Богом, а рыцарей святого Бернара величали «рыцарями Марии».

Согласно еще одной теории, куртуазная любовь «выросла из катарской и альбигойской ереси». Движение катаров достигло расцвета на юге Франции как раз во времена зарождения куртуазных идей и терпело все большие гонения, когда они достигли своего апогея. Катары, как и трубадуры, выступали против папства и ратовали за возвращение к «простоте и чистоте» апостольской церкви. По мнению Боуза, катары «проповедовали половое воздержание и в идеальном мире отказались бы от брака, который узаконивал половую жизнь». Куртуазная любовь, «будучи целомудренной и прелюбодейной» одновременно, идеально отвечала их требованиям.

Часть верований катаров, например отрицание верховенства папы римского, чтение молитв за умерших и вера в чистилище, перекликается с доктринами реформаторского протестантизма. Во многом движение катаров обязано поддержке знатных дам, которые сыграли не менее важную роль в движении за церковную реформу в начале XVI века.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное