Тюдоры. Любовь и Власть. Как любовь создала и привела к закату самую знаменитую династию Средневековья

Осада Замка любви – это образ, скорее взывающий к фантазии, чем призванный отражать реальность. Столетие спустя появится еще один образ, который, на мой взгляд, послужит той же самой цели. На одной из створок так называемого триптиха Верля, созданного в Кёльне в 1430-х годах, а сегодня хранящегося в мадридском музее Прадо, предположительно, изображена святая Варвара за чтением. (Средневековые изображения читающих женщин-святых встречаются на удивление часто, что, конечно, внушает оптимизм.) Поглощенная книгой, одетая в роскошную, но удобную одежду, она восседает на пышных подушках, рядом с ней в вазе стоит ирис, а за спиной в камине горит огонь. Окно ее комнаты открыто, за ним в отдалении видна строящаяся башня – место ее будущего заточения. Именно по этой детали можно идентифицировать девушку как святую Варвару, чей отец-язычник запер ее в башне, тщетно пытаясь уберечь от пагубного влияния кавалеров и христианства.

Мы можем предположить, что книга, которую девушка поднесла к лицу, посвящена христианской теологии, но при этом и книга, и открытое окно символизируют воображение, отпущенное на волю. Напрашивается параллель с современным миром, но это одна из ловушек, в которую очень легко угодить историку, если тот будет игнорировать глубочайшие различия в убеждениях между нами и людьми той эпохи. И все же трудно здесь не задуматься о нас сегодняшних – о любом современном начитанном подростке с развитым воображением.

От триптиха из музея Прадо и башни XIV века перенесемся в 1970-е в провинциальный английский кинотеатр «Одеон» – такой вот прыжок сквозь столетия. Но не будем забывать, что эта книга повествует еще и о долгой загробной жизни призрака, именуемого куртуазной любовью, а тот самый начитанный подросток впервые познакомился с ней среди потертых ковров и коробок с пакетированным соком на утреннем субботнем сеансе фильма-мюзикла «Камелот» (Camelot).

Эта лента впервые вышла на экраны в 1967 году, а потом из года в год возвращалась в прокат и стала для меня первым по-настоящему важным фильмом. Я мечтала походить на королеву Гвиневру в исполнении Ванессы Редгрейв в сверкающих белых мехах и посеребренных перчатках, обожаемую двумя мужчинами, из слегка ироничной фантазии Лернера и Лоу[8]. А главное – я была слишком молода, чтобы осознать эту иронию. Но очень хотела иметь такие перчатки. Ну что сказать: Средневековье встретилось с космической эрой.

Разумеется, дальше я посмотрела «Тысячу дней Анны»[9] с Женевьев Бюжо в главной роли, где трагедия оборачивается триумфом. А еще девчонки моего поколения выросли на телерекламе, в которой мужчина проделывал разные рискованные трюки, чтобы исполнить желание требовательной возлюбленной. Слоган гласил: «И всё это – ради любви леди… к батончикам Milk Tray». Путь от двора Тюдоров до Камелота не такой уж и длинный – на самом деле, в свое время его проделали сами Тюдоры. Путь от рыцарского кодекса чести до приторного шоколадного батончика может показаться подлиннее. Но таков он, этот призрак. Именно так он и работает. Плотно закройте все двери, повесьте решетки на окна, но призрак куртуазной любви все равно будет тут как тут.

Хорошо это или плохо, но сама идея – идеал – все еще жива, несмотря на то, что ее стандартизировали до неузнаваемости в романах, фильмах и песнях (как классических, так и популярных – можно сказать, от средневековых манускриптов до Мита Лоуфа[10]). Всепроникающая романтическая одержимость, называемая куртуазной любовью, до сих пор управляет нами. В ее долгой истории кроется великий вопрос: продлится ли волшебство? Выживет ли оно в браке, особенно в его сегодняшнем варианте? Куртуазная литература берется и за другие головоломки. Должна ли любовь причинять боль? Должен ли я любить кого-то только потому, что он любит меня?

Призрак куртуазной любви – это движущая сила наших самых опасных романтических установок и самых традиционных знаков внимания. Он был рядом, когда на палубах «Титаника» места в спасательных лодках первыми занимали дамы. Он и сегодня дает о себе знать всякий раз, когда мужчина открывает дверь перед женщиной. Он появляется на взлетной полосе в «Касабланке», когда Хамфри Богарт передает Ингрид Бергман мужу и гордо отворачивается, облагороженный любовью, словно какой-нибудь рыцарь из глубины веков. Все тот же призрак маячил на горизонте, когда Уильям Батлер Йейтс восхвалял в стихах ирландскую революционерку Мод Гонн – «наполовину дитя, наполовину льва», новую Елену Троянскую, чья «мощь красоты, натянутой, как лук»[11] сразила его наповал, в конце концов променявшую его на другого:

За что корить мне ту, что дни мои
Отчаяньем поила вдосталь, – ту,
Что в гуще толп готовила бои…[12]

Если перейти от возвышенного к земному, а то и слегка нелепому, – вероятно, все тот же призрак дал о себе знать, когда принц Гарри заявил британскому двору: «Меган хочет – Меган получает».