Тюфяк

Владимир Андреич замолчал. Из всех его рассуждений Юлия поняла, кажется, только то, что папенька непременно решился ее выдать за Бешметева и что теперь он говорит ласково, только убеждает, а потом, пожалуй, начнет кричать и, чего доброго, посадит в монастырь.

– Ну, Марья Ивановна, ты теперь с нею поговори, – сказал Владимир Андреич и вышел.

Юлия по уходе отца принялась плакать. Марья Ивановна тоже едва удерживалась.

– Он меня, пожалуй, прогонит, – говорила Юлия, утирая слезы.

– Что мудреного, друг мой? Выходи лучше, Джулинька. Что? Бог милостив.

– Да он мне гадок, maman.

– Привыкнешь, душа моя, ей-богу, привыкнешь. Этого ведь нельзя наперед сказать; сначала не нравится, а после полюбишь; а иногда и по любви выходят, да после даже ненавидят друг друга. Он добрый человек: по крайней мере он будет тебе повиноваться, а не ты ему.

– Да, уж если я выйду, – сказала разгневанным голосом Юлия, – так я ему дам знать себя; я ему докажу, что значит жениться насильно. У него пятьдесят душ, maman?

– Пятьдесят душ, мой ангел.

– Сколько же это доходу?

– Я думаю, тысяч до трех; да еще, я думаю, деньги у них должны быть.

– Все деньги себе буду брать; ему никогда копейки не дам; буду ездить по знакомым, по балам; дома решительно не стану сидеть.

– Да это как ты хочешь… – говорила мать. – Ну, что пользы-то, посуди ты сама: вот я вышла за Владимира Андреича; ну, молодец, умен и богат. Конечно, жила в обществе, зато домашнего-то удовольствия никакого не имела. Решись, мой друг; в наше время в девушках оставаться даже неприлично.

И на это замечание Юлия ничего не отвечала и, казалось, была в раздумье.

– Позвольте мне, maman, поговорить с сестрой, – сказала она после минутного размышления.

Марья Ивановна вышла в угольную комнату: там сидели Владимир Андреич и Надя.

– Ну, что? – спросил он, увидя жену.

– Она почти согласна, – отвечала Марья Ивановна, – хочет только с сестрой поговорить.

Надя встала и хотела было идти.

– Постой, – сказал Владимир Андреич. – Ты смотри не разбивай сестру; я ведь после узнаю. Ты скажи, что ты бы на ее месте тотчас пошла.

– Да ведь он очень смешон, папа, – возразила блондинка.

– Я тебе за это уши выдеру! Болтунья этакая! – прикрикнул Владимир Андреич.

У блондинки на глазах навернулись слезы.

– Ты должна ей говорить, что ей необходимо выйти замуж, потому что этого хотят родители, а родителей должно уважать, – что папенька, то есть я, рассердится и отдаст в монастырь… ступай!

Блондинка вошла к сестре, которая сидела в задумчивости.

– Меня за тебя, ma soeur, прибранил папа, – сказала она, садясь, надувши губы, на диван.

– За что?

– Что ты замуж не выходишь. Выходи, пожалуйста, скорее… Я-то чем виновата? Он и тебя хочет посадить в монастырь.

– Я лишу его этого удовольствия, потому что выйду замуж.

– Я сама бы вышла за кого-нибудь замуж; все бранятся беспрестанно: сегодня третий раз.

– Знаешь, ma soeur, кого мне хочется взбесить, если я выйду замуж?

– Кого?.. Б…?

– Ну да. Ты не знаешь еще, какой он ужасный чело» век. Мне именно хочется выйти замуж, чтоб доказать ему…

– Он славно ездит верхом, – перебила блондинка.

– Конечно, хорошо. А все-таки ужасный человек: ты не знаешь еще всего… Помнишь, как он летом за мной ухаживал? Ну, я думала, что он в самом деле ко мне неравнодушен.

– Ты в него, ma soeur, была ведь очень влюблена, – перебила блондинка, – целые ночи все говорила о нем.

– Ну да, конечно. Но вообрази себе, что он сделал со мной на обеде у Жарковых: я стою у окна, он подходит ко мне. «Что вы делаете, говорит, на что вы смотрите? Не заветные ли вензеля пишете?» А я и говорю: «Да, заветный вензель». Он говорит: «Напишите при мне». Я думаю, что ж такое? Взяла да и написала его вензель. Он посмотрел на окошко, сделал, знаешь, эту его насмешливую гримасу и отошел. Самолюбие у меня вспыхнуло, и с этих же пор я перестала его замечать. После он очень опять ухаживал: нет, извините, – теперь пусть поймет, что это значит. Я сделаюсь дамой и решительно не буду обращать на него внимания. Он, говорят, дам гораздо больше любит.

Сестры несколько минут молчали.

– Где папенька? – спросила, наконец, брюнетка.

– В угольной: сидит с мама.

– Поди, скажи, что я согласна… – произнесла Юлия Владимировна решительным тоном.

– В самом деле, ma soeur? – спросила та.

– В самом деле.

– Я пойду скажу.

– Поди.

– Ты не шутишь?

– Нет.

Наденька постояла еще несколько минут, ожидая, что не откажется ли сестра от своего намерения. Но Юлия Владимировна молчала, и Надя вошла в угольную комнату.

– Сестра согласна, папа, – сказала она, войдя к Владимиру Андреичу.

– И прекрасно! – сказал тот с просветлевшим лицом. – Что ж она сама нейдет?

– Она там, папа.

Владимир Андреич вошел в кабинет.

– Ну что, Джули?

– Я согласна.