Тюльпан

— В центре всего этого Тюльпан, — прошептал Биддль взволнованно. — Маленький друг бедных. Маленький друг негров. Маленький друг всего мира. И в центре всего этого Тюльпан — совсем один. Это очень трогательно.

— Очень, — сказал Гринберг и высморкался.

— Он защитит нас, — сказал Биддль. — Маленький человек защитит нас. Маленький папочка. Тюльпан. Даже имя его прекрасно. В этом имени — все! Так просто! Оно могло бы быть именем черного. Тюльпан решит проблему черных. Совсем один — и решит.

— Не совсем один, — сказал Гринберг. — За ним весь Запад. И он решит ее не моргнув глазом.

— А потом? — спросил Костелло.

— Великая Белая тишь, — сказал Гринберг.

— И это все, друг мой? Вы закончили? Могу я спросить, здесь — все, что вы хотели нам сказать?

— Дело уже не в том, чтобы сказать, мой Господин. Дело в том, чтобы крикнуть.

— Old Man River[26], — пел Биддль. —

That Old Man River
He keeps on rolling,
He keeps on rolling,
He keeps on rolling…

— Ты прекратишь орать? — сказал Гринберг.

— «Old Man River» — это все, что они нам оставят, — сказал Биддль. — Все, что им от нас надо, это чтобы мы еще несколько поколений пели «Old Man River».

— А потом?

— Потом они дадут нам другую песню.

На двадцать пятый день своего поста Тюльпан был торжественно принят в Муниципалитете Нью-Йорка. Пленки того времени, обнаруженные в Музее человека, представляют документ, с которым должен ознакомиться каждый, кто интересуется рождением и началом расцвета нашей цивилизации. Глядя на худую фигуру Европейца, босиком всходящего по ступенькам огромной мраморной лестницы, невозможно не проникнуться чувством благоговения и смиренного преклонения. Чопорные одежды высоких сановников муниципалитета и богатые их дары являют разительный контраст со столь простым и демократичным обликом Тюльпана: босоногий, как мы уже говорили, Европеец прикрыл свое тело простыней, перекинув один ее конец через плечо на манер тоги. Стороны обменялись приветствиями. К несчастью, торжественная речь, произнесенная мэром Нью-Йорка, была испорчена во время первого белого погрома, который имел место в третьем веке нашей эры; лишь ответ Европейца дошел до нас почти неповрежденным. Заглушаемый криками поклонников, наполовину утонувший в исступленных приветственных возгласах толпы, которую некоторые историки исчисляют более чем двенадцатью миллионами, слабый голос Тюльпана все же заставил прислушаться к себе и добиться признания, как совершенно справедливо написал один хроникер, «благодаря одной лишь своей слабости». Сегодня эти несколько фраз учат наизусть во всех школах, и мы без колебаний приводим их здесь. «Друзья, — сказал Тюльпан, — я благодарю вас за прием, который вы мне устроили и который, я знаю, адресовали не только мне, но всей моей европейской родине. Мы нуждаемся в уране, машиностроительном и сельскохозяйственном оборудовании, в бессрочном кредите — духовном и финансовом. Мы предлагаем взамен поэмы Петрарки полное собрание сочинений Шекспира и свободный вход во все музеи Франции и Италии. Мы просим вас также поделиться секретом атомной энергии и готовы дать взамен подробный план кафедрального собора в Шартре…» По движениям губ и жестам Европейца можно понять, что он еще долго проповедовал, но с этого места крики радости и продолжительные аплодисменты толпы совершенно заглушают его речь.

XIV Еще один заблудший крестный ход

— Дядя Нат.

— Да, патрон?

— Груз неба и земли — для одного человека это слишком.

— Придется потерпеть, патрон: закон тяготения.

Тюльпан вздохнул.

— Хотел бы я вырвать наконец человека из его одиночества…

— Беритесь за бунт, который вам по плечу, — посоветовал Натансон. — Человек, патрон, — он ужасающе одинок. Всегда был таким и пребудет таким вечно. И не вашим ППТ[27] менять здесь что-то.

Утром на чердаке привычно толпились черные всех мастей, более или менее вызывающие, которые хотели видеть Тюльпана, слышать его, исповедаться ему, пересчитать его ребра, получить прядь его волос и его благословение. Как всегда Махатме пришлось отказываться от бесчисленных приглашений на обед, полученных со всех концов света. Нанес ему визит и некий Росселли, более известный в квартале под кличкой «Вурлитцер»[28], данной ему за гигантский рост и великолепный бас. Дядя Нат познакомился с ним еще до Первой мировой — они вместе работали в конторе перевозок. «Мы были тогда два негра-идеалиста, — вспоминал он мечтательно, — и никакой груз не был слишком тяжел для наших плеч. Истинные Тюльпаны, патрон… особенно Росселли. Он целый день мотался по улицам Гарлема, согнувшись пополам, с тяжеленным грузом на спине.