Тюльпанная лихорадка

Так начались самые странные дни в моей жизни. Оглядываясь в прошлое сейчас, из другого мира, я вижу женщину, которая, как щепка, беспомощно и неудержимо несется по течению. Она слишком молода, чтобы думать о том, что происходит, и ослеплена страстью, чтобы заглядывать в будущее. Ее могут разоблачить в любой момент, и она знает об этом. Вероятно, она выдаст себя сама. Возмездие Божье неотвратимо. В конце концов, больше всего она предает именно Его. Но она наглухо заперла эту дверцу в своем сердце. Только не сейчас, думает она, не сегодня. Когда-нибудь потом, позднее.

Я выдумала доктора, якобы рекомендованного мне моим учителем пения, которого Корнелис никогда не видел. Муж беспокоился о моем здоровье, хотел, чтобы меня посмотрел его собственный врач, но я отговорила его. Корнелис послушно исполнял каждое мое желание, потакал капризам, холил и лелеял, как фарфоровую статуэтку эпохи Мин.

В первое время Мария сходила с ума по запаху гвоздики. Я сказала Корнелису, что помешана на этой пряности. Он принес домой кулек пирожных, осыпанных молотой гвоздикой. Мария ела их в кухне. Корнелис поручил ей приготовить гиппокрас – терпкое вино, настоянное на цветках гвоздичного дерева, – и с удовольствием смотрел, как я его пью. А Мария в кухне втихомолку поглощала оставшуюся гущу.

Закончилось тем, что я сама почти поверила в свою беременность. Как-никак я была женщиной, созданной для материнства. Во мне с детства взращивали эту мысль, и теперь, спустя три года после замужества, такое положение казалось мне вполне естественным. Я почти убедила себя в том, что все по-настоящему. Постепенно во мне развилась невероятная способность к самообману. В этом не было ничего удивительного: вступив на путь прелюбодеяния, я научилась притворяться. Стала великой актрисой на самой трудной и опасной сцене – в собственном доме. Правда, дело пока не дошло до грубого и откровенного обмана: с подушкой, подложенной под платье. Моя фантомная беременность пребывала лишь в области фантазий – тошнота, причуды с пряностями.

Мы с Марией стали близки: ближе, чем я была с сестрами, ближе, чем это было доступно пониманию других. Только Ян знал о нашей тайне. Марию иногда тошнило – не по утрам, а к середине дня. Я слышала, как ее рвет в кухне, и бежала к ней, чтобы помочь. Чувствовала себя ответственной за эти приступы, словно сама являлась их причиной: ведь она страдала за меня. По правде говоря, порой я тоже ощущала тошноту.

Мария носила моего ребенка – факт, который связывал нас воедино. Мы были заперты в доме вместе со своим секретом. Тихие комнаты, купавшиеся в солнечном свете, пропущенном сквозь цветные витражи, надежно скрывали наше преступление. Единственными его свидетелями являлись лица на картинах: царь Давид; крестьянин, поднимавший кружку с пивом; мы сами, Корнелис и я, запечатленные в нашей прошлой жизни. И они же были нашими немыми соучастниками.

Когда мы оставались одни, наши роли менялись. Теперь не Мария помогала мне, а я ей; я превратилась в ее служанку. Если она уставала, то я укладывала ее в постель, мыла посуду и драила полы, пока не вернулся муж. «Начистите подсвечники, – командовала Мария. – Он сразу заметит».

Но для внешнего мира она была служанкой, а я – беременной женой. Корнелис, гордый своим будущим отцовством, рассказывал мне новости про знакомых и друзей. Краснея, я принимала их многочисленные поздравления. Наша соседка, госпожа Моленар, прислала мне травяной отвар, помогающий от тошноты. «Через три месяца все пройдет, – заверила она. – Так всегда бывает».

Вместо меня его выпила Мария. От него ей стало только хуже. Позднее нас навестила госпожа Моленар и поинтересовалась, помогло ли мне средство. «О да», – ответила я, пока Мария прислуживала нам с серым как стена лицом. Но кто замечает служанок?

– Когда роды? – спросила госпожа Моленар. – Когда этот счастливый день?

– В ноябре.

– Ваша семья живет в Утрехте, не так ли? Наверное, они счастливы, услышав эту новость.

– Конечно.

– Ваша мать приедет посмотреть на малыша?

– Моя мать больна. Сомневаюсь, что ей по силам подобное путешествие.

К чему столько вопросов? Они заставляли меня нервничать. Женщина в моем положении всегда в центре внимания. Я надеялась, что это не продлится долго. Мне было не по себе, словно меня расхваливали за стихи, которые написал кто-то другой. Приходилось постоянно быть настороже. Взять хоть мою семью. Корнелис не сомневался, что я отправила письмо матери и сестрам, сообщив им радостную новость. Мне не хватило духу разубедить его. Теперь придется притворяться, будто они ответили. Потом он решит, что меня должна навестить по крайней мере одна из сестер: в конце концов, Утрехт всего в двадцати пяти милях от Амстердама. К счастью, муж почти все время пропадал в гавани, где находились его склады. Я сделаю вид, будто визит состоялся, когда его не было дома.