Тюльпанная лихорадка

Господь не может еще раз сыграть с ним такую злую шутку. Что это за Бог, который допускает подобное? Корнелис стоял на прибрежном песке… он снова маленький ребенок… Отец прижал к его уху раковину. Голову наполнил глухой шум, он доносится откуда-то издалека. «Это дыхание Господа, – говорит отец. – Он видит все, что происходит в твоем сердце».

Шум на улице затих. Гроза закончилась. Корнелис лежал на своей кровати в Кожаном кабинете и смотрел в окно. Начинался рассвет, бледный свет сочился сквозь толстое стекло. Теперь он остро чувствовал отсутствие Софии, будто в доме чего-то не хватало: все стало тихим, неподвижным, в комнатах зияла пустота. Его жену унесло потоком, как приставшую к берегу корягу. Как тихо, как безропотно она вошла в его жизнь и как быстро ушла из нее. Годы, прошедшие вместе с ней, промелькнули словно сон. Корнелис вспоминал о них, как старик, который смотрит на картину и понимает, что все изображенные на ней люди уже мертвы. Это были всего лишь тени: темно-бордовое платье при свечах, легкий наклон головы, длинный бокал с давно выпитым вином… но никто и не собирался его пить… это исчезло, и даже саму картину повернули к стене.

Искусство всегда живет в настоящем, думал Корнелис, хотя все, кого оно касалось, давно превратились в прах. Он чувствовал, что в этой мысли заключено нечто важное, но был слишком измучен, чтобы додумать ее до конца.

Перед тем как уйти, доктор дал ему какую-то горькую микстуру. Корнелис уже не чувствовал боли; горе спряталось рядом, как ночной грабитель, поджидая его в темноте.

Вошла Мария. Он совсем о ней забыл. Мария с трудом стояла на ногах. На мгновение ему показалось, будто она пьяна. Пошатнувшись, точно от боли, служанка тяжело оперлась на стул.

– Ужасная потеря, господин, – пробормотала она.

Вид у нее был нездоровый: помятое серое лицо, спутанные волосы. Корнелис вспомнил, что Мария куда-то пропадала, – но в голове словно плыл туман. Все равно сейчас у него не было сил, чтобы ругаться.

– Господин, что с нами теперь будет?

– Бедняжка. – Теперь он видел, что служанка не пьяна. Она просто вне себя от горя. – Вижу, ты тоже скорбишь о своей госпоже.

Мария сидела на стуле, тяжело дыша.

– Ох, Боже, – вздохнула она.

– Ты выглядишь больной.

Она молча кивнула и уставилась на детскую кроватку. Оттуда донесся тонкий мяукающий звук. Корнелис совсем забыл про ребенка. Мария склонилась над кроваткой и, поморщившись от боли, взяла на руки шевелящийся сверток.

– То, что произошло, ужасно. Господь забрал у вас жену, но Он же наградил вас дочерью. – Она держала младенца на руках и гладила его темную головку. – Красивой здоровой дочкой, за которую мы должны Его благодарить. – Мария поцеловала девочку, вдохнув запах ее волос. – Я буду заботиться о ней, как о собственном ребенке.

Корнелис вдруг разрыдался – всхлипывая, захлебываясь слезами. Он не мог с собой справиться. Глаза Марии тоже стали мокрыми. Она подошла к кровати и положила дочку на руки отцу.

46. После грозы

Обычно мужчины и женщины живут здесь не так долго, как в более здоровом климате, и быстро увядают, в особенности в Амстердаме. Чума случается нечасто, и о ней мало говорят, поскольку к этому не расположено само общество, и число умерших остается примерно тем же, а дополнительные средства к лечению болезни почти не применяются: то ли из-за веры в предопределение, то ли потому, что самым важным занятием в стране является торговля, от которой зависит благосостояние всех ее жителей.

Уильям Темпл. Описание Нидерландов, 1673 г.

Город проснулся после грозы. Утро было солнечным и холодным. Повсюду на улицах лежали сломанные ветки и сучья. Люди бодро вышли из домов наводить порядок. Они суетились, как муравьи в потревоженном муравейнике. Голландцы – трудолюбивая и настойчивая нация; когда их землю заливает море, они откачивают воду и осушают ее заново. Они привыкли быстро восстанавливать потери, нанесенные им Божьим гневом: ведь это лишь временные испытания, которые Он посылает для их же пользы.

Солнце ярко сияло на остроконечных крышах Геренграхта. Оно заливало теплым светом новенькие кирпичные дома и каменную брусчатку, закрученную «улитками» вокруг подъездов. Витражи в его лучах вспыхивали рукотворной радугой. Восхитительное зрелище. Не дома, а монументы, воздвигнутые в честь богатства и успеха их владельцев: Геренграхт являлся лучшей улицей в городе.