Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

На площадь выходит темный, грузный фасад дворца — единственного в городе. И этот не имел бы столь высокого титула, остался бы ратушей, если бы не Наполеон, посадивший здесь на престол своего брата. Тогда-то Голландия и получила короля. До того она была республикой.

Гид, показывающий дворец туристам, не преминет сообщить, что здание покоится на сваях, числом тринадцать тысяч шестьсот пятьдесят девять. Впрочем, на сваях — весь Амстердам. Грунтовые воды обильно омывают их, предохраняют от порчи. Когда, в связи с работами на Зюйдерзее, подпочвенная влага хлынула на осушенные места и уровень ее понизился, в Амстердаме поднялась паника. Сваи будут гнить! К ним просочится воздух! Пришлось инженерам поломать голову. Редкий случай, когда воды в Голландии оказалось мало…

Кто бывал в Венеции, тот унес в душе тревогу за этот город, выдвинувшийся на своих островах в грозное море. Оно захлестывает его все чаще… Здесь же люди не испытывают страха перед стихией, хотя Амстердам вырос на суше, которую добыл сам. Напор воды отброшен окончательно. В названиях улиц то и дело звучит: «плотина», «шлюз», «вал», «канава». Деловитые термины гидротехники — однако сколько в них победного смысла!

На плане Венеции — архипелаг, на плане Амстердама — рисунок, похожий на срез древесного ствола. Превращая низину, заливаемую солеными волнами, в польдеры, город наращивал кольца валов и каналов. По ним тоже можно отсчитывать возраст: чем дальше от площади Дам, исконной сердцевины города, тем застройка моложе.

Город, осажденный стихией, мало заботился о своей внешности. Расчетливые Генеральные Штаты — так именовалась торговая республика — не возводили величавых чертогов. Дома самых богатых купцов на Херенграхт — набережной Господ — не выделяются в ряду других старинных построек. Откровенная незатейливость крестьянской фермы, только надстроенной, увеличенной в вышину! Большие города соседей — Антверпен, Кельн — как бы увенчаны грандиозными соборами. У Амстердама нет ни одного, который был бы им под стать. На редкость мало здесь достопримечательностей, обстреливаемых фотоаппаратами туристов.

Гуляя по набережным, не сразу заметишь Башню Слез, стиснутую домами, заслоненную ими от моря. Уже трудно представить себе матросских жен и невест, когда-то поднимавшихся наверх, чтобы махнуть платком уходящему паруснику.

Я миновал башню, дошел до конца канала, до реки Эй, расширяющейся в устье. Открылась панорама порта, шеренги судов, крыши пакгаузов, многоэтажный белый лайнер — будто франт, случайно очутившийся среди просоленных, обшарпанных работяг. За ними, на том берегу, вытянулись корпуса северной, промышленной, части города, плоские и однообразные, как всюду в мире. Мне захотелось обратно, в неповторимое, на уютный «грахт».

Что же пленило меня в Амстердаме — какое здание, какой уголок? Нет, ничего в отдельности, все вместе, трогательная естественность этого города, который никогда не старался быть красивым. Фантазия не участвовала в прокладке каналов — их расположение продиктовано суровым расчетом, стратегией битвы с морем. Нет на набережных ни гранитных парапетов, ни чугунных решеток, — они мешали бы причаливать к дому, сгружать товары. Оттого кажется, что укрощенная вода льнет к людям, доверчиво открытая.

Но мне слышится голос Герарда:

— А сколько машин ухнуло в каналы! Скатываются чуть ли не каждый день…

Да, машин в городе — буквально через край! Набережные узки, автомобили, ожидающие хозяев, прижаты к воде, чуть ли не нависают над ней кузовами. Герарду уже невмоготу каждое утро искать стоянку — он оставляет свой «фиат» у пригородного вокзальчика, едет в центр на электричке и на службу приходит пешком.

— Нас здорово выручил бы хороший, дешевый общественный транспорт, — утверждает он. — Так на это нет капиталов. Выпускать автомобили, видите ли, выгоднее.

Достаточно побродить часок по каналам, чтобы наткнуться на спасателей с лебедками. При мне вытаскивали из воды велосипед. А что с седоком?

— Выплыл, — сказали мне.

Кое-где над водой — раскидистые деревья. Кажется, передо мной затененная заводь в старинном парке. Я не устаю разматывать лабиринт амстердамских каналов, меня поддерживает ожидание нового, ободряющее путешественника.

Скоро обед, встреча с Якобом — ветераном Сопротивления. Адрес у меня записан: канал, и вместо номера два слова:

Наси и бами

Прозевать ресторан невозможно, сказал мне Герард, буквы в витрине крупные. Напротив — голубой вонбот.

И действительно, искать долго не пришлось. Я явился первый и успел разглядеть затейливую отделку зала. Резные колонны из темного дерева, узорчатые перегородки между столиками, сплетения нейлоновых лиан, плакаты, призывающие пить «кока-колу» и местное пиво «Амстел». А под потолком парит, распахнув широкие крылья, птица Гаруда, мифическая птица, знакомая индийцам и индонезийцам.

Смуглый яванец принес меню. Я отыскал наси и бами в числе многих экзотических блюд.

Какими же судьбами, почему оказался в Амстердаме этот уголок Индонезии?