Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

Признаться, у меня была фантастическая надежда, — вдруг Мими расскажет мне про Анатолия! Но я требовал слишком многого от своевольного случая.

Вокруг Брюсселя

Брюссель не только столица Бельгии. Он еще и главный город Брабанта.

Что такое Брабант? Мало сказать — одна из провинций страны. Это сердце Бельгии, область, где с давних пор объединились, смешались фламандцы и валлонцы.

В Брабанте немало семей, где старшие разных национальностей, а дети с одинаковой легкостью говорят на двух языках.

В истории Брабант выступал как объединитель страны. И недаром национальный гимн Бельгии называется «Брабансонн».

Подобно тому, как природа нашего Подмосковья считается типично русской, так и равнина Брабанта слывет истинно бельгийской. Равнина слегка волнистая, с редкими рощицами, с частыми селениями и городками, которые точно бусы нанизаны на мелкую сетку дорог.

Нетрудно уловить, каково главное занятие брабантских крестьян, они кормят Брюссель овощами. Широко раскинулись поля брюссельской капусты. У нас она мало известна. Десяток, а то и два маленьких продолговатых кочешков располагаются на жестком стебле, высотой приблизительно в метр. Культура неприхотливая, стойкая, хорошо переносит морозы. А кочешки, сваренные в соленой воде, политые маслом, нежные, вкусные. Настоящий бельгийский обед не обойдется без гарнира из брюссельской капусты.

Есть еще одна специальность у здешних огородников: они выращивают салатный цикорий.

Салат из цикория? Мы часто пьем кофе с добавкой молотого корня этого растения. А для салата не годятся ни корень, ни листья. На второй год жизни цикорий дает странный отросток, как бы второй стебель — белый и очень сочный. Его чуть горьковатый вкус нравится не одним бельгийцам. Салатный цикорий вывозится в соседние страны.

Люди давно замечали эти отростки, но не видели в них проку, пока один бельгийский агроном в прошлом веке не пригляделся, не распробовал как следует…

Фермы то гуще, то реже, но нигде они не исчезают из вида. Тесно в Брабанте. Коровы, свиньи круглый год в скотных дворах — гулять на приволье им негде.

Вереницы машин мчатся по утрам в Брюссель, нагруженные фермерской продукцией. Попадаются и телеги, автомобиль еще не вытеснил лошадь. Нет расчета расставаться с ней — с крепкой, коренастой, сильной лошадкой брабантской породы. Вот собачьих упряжек, полстолетия назад весьма обычных здесь, уже не встретишь.

Как живется крестьянину?

— Тоже хватает забот, — сказал мне мой спутник в автобусе, мужчина средних лет в брезентовой куртке. — Долги, вот что угнетает. Во-первых, земля не моя, графская. Стало быть, плати за аренду. А машины? Сейчас без них нельзя. У кого нет средств на машину, тому один выход — продать хозяйство и перебираться в город. А сколько всего нужно? Вот я расплатился за овощерезку, теперь транспортер нужен новый, к кормушкам. Покупаешь, понятно, в рассрочку. И вечно ты должен. Конца не видно…

Чтобы поддержать разговор, я понимающе кивнул и сказал, что на собственной земле, конечно, легче.

— Это верно. Вот если бы еще я сам цену мог назначить. Скачут цены. Никогда не угадаешь, сколько тебе заплатят за твой товар. А то цикорий вдруг не идет, подавай сахарную свеклу! Или требуют свинину, а масло брать не хотят. Выходит — ты должен все иметь, на любой спрос. Мелкий фермер, он, понятно, не выдерживает. Да, многие разоряются.

— А у вас как дела? — спросил я.

— О себе что говорить, — и он как-то опасливо поежился. — Сегодня так, а завтра иначе…

— Ты прав, Мишель, — подала голос пожилая женщина в платке. — И хвастать нехорошо и жаловаться тоже. Грешно, вот почему.

Остановки у нашего автобуса частые. Кончается городская улица, дальше почти сплошная улица ферм. Через пять километров — снова город.

Четверти часа не проедешь, чтобы не возник на пути древний замок или монастырь.

Полдня провел я в Ватерлоо. Да, в том самом! До сих пор стоит ферма, в которой Наполеон провел ночь перед битвой.

Гвардейцы в высоких шапках несут караул, охраняют императора. В комнате с камином Наполеон, ссутулившись, изучает карту. Он сознает превосходство английской армии. Маршалы не решаются подойти к нему… Восковые фигуры выразительны, они позволяют ощутить переломный момент европейской истории.

Много раз топтали эту землю завоеватели. Но об этом забываешь, когда видишь уютные фермы Брабанта, его мирные поля, его рощи и яблоневые сады.

Певец Брабанта

Поэт Морис Карэм, обращаясь к родному краю, говорит:

Любя тебя, я рощей становлюсь,
Одной из тех, что на ветру звенят.
Вовек не одинок, — ведь я с тобой шепчусь
И только тем богат, что слышу от тебя.

Карэму семьдесят лет. Широкие плечи фермера, открытое лицо, смуглое от стойкого загара… Он пережил много литературных школ и течений, часто заумных, враждебных разуму. Они отшумели и исчезли, Карэм словно и не заметил их. Он прислушивается к своему Брабанту — к его деревьям и цветам, к его ручьям, к его песням.