Тюремная песнь королевы

– Ну что же тут думать, дорогая? – Филипп расплылся в довольной улыбке. Вид юной и очаровательной особы и ее нежный голос растрогали его до глубины души, так что король невольно позабыл на время песенки про королеву и вообще про все на свете. – Было бы, наверное, вульгарно слагать песню о том, что девушка по-настоящему начинает цвести после того, как потеряет невинность. Когда же возлюбленный ушел, не пожелав жениться на ней, она посчитала, что ее жизнь закончилась. Как с уходом с небосвода солнца останавливается или заканчивается жизнь полевого цветка… – Король радостно приветствовал юную певицу, дав ей утолить жажду из его кубка.

Королева довольно улыбалась своей первой победе. Улучив небольшой промежуток между тостами и здравицами, Агнесс во второй раз взмахнула алым платком.

– Позвольте, Ваше Величество, изложить вам один случай, недавно произошедший со мной в моем родовом имении, – перекрикивая других гостей, вступил в поэтический бой большой друг короля барон Франсуа Лавайет. – Вот представьте себе, в одной принадлежащей мне деревне, что возле замка, как-то приметил я голубицу необыкновенной красоты, – он подмигнул Филиппу, и тот весело рассмеялся, предчувствуя пикантную историю, – Приезжал я к ней, моей пташке, аккурат каждый денек, говоря баронессе, будто езжу на охоту. И вот в один, если можно так сказать, прекрасный день прихожу я к дорогому моему сердцу гнезду. А там… – барон обвел присутствующих пылающим взором. – Ядовитый змий! Сосед мой! Не выдержал я такого оскорбления, выхватил из ножен меч и хотел уже сразить супостата, да он, нечистая сила, сиганул в окно. Я к окну. А там колючие кусты. Даже жалко мне стало мерзавца этого. Шипы-то уж больно остры! Ненароком сядешь на такие, неделю потом безлошадным ходи.

А птичку свою после этого я в дальнее имение отвез, в золотую клетку посадил. Псов-церберов приставил охранять. Пусть поет, меня одного радует.

– Не пойму, милый друг, – вновь толкнула короля локтем королева. – В жизни не слыхивала, чтобы барон Лавайет был таким любителем птичек. Подарили бы вы ему наших соловьев. Нам-то что? А человеку можно великую приятность совершить.

– Да не о том ты, Агнесс! – отмахнулся от нее Филипп. – Барон Франсуа Лавайет ведь шутит. А птичка его – это сельская милашка, к которой он от баронессы своей, законной жены, ездил. Змий – другой мужчина, псы-церберы – охрана. А золотая клетка – так это в башню он ее какую-нибудь посадил или в усадьбе своей держит, чтобы опять к ней в постель никто не забрался. Что-то ты сегодня, солнышко мое, не в духе. Может, голова болит? Может, пойдешь ляжешь?

– Спасибо, милый! Непременно ляжем, только вместе, – рассмеялась Агнесс, мысленно поздравляя себя со второй победой.

В третий раз взметнулся алый платок, и пред королем предстал лучший трубадур королевства несравненный Артур де Луз. Пел он о прекрасном плене, куда попал однажды. О рыцаре, имя которого Любовь, и о прекрасной донне, от поцелуя которой с несчастного пленника упали все цепи, оставив на руке лишь крошечное кольцо. Радуясь полученной свободе, трубадур пришпорил коня, тот полетел быстрее ветра. Хотел трубадур избавиться от кольца, но оно вросло ему в палец. Понял тогда певец, что любовь по-прежнему властна над ним, и, совершив несметные подвиги, вернулся к своей жене.

– А в этой песне, любимая, – Филипп придвинулся к королеве, ласково гладя ее золотые локоны, – говорится не о настоящем плене, а о самом сладком и прекрасном – плене любви. И сражен трубадур был не обычным рыцарем, а самой любовью, которой долго перед этим сопротивлялся.

– Как хорошо, мой Филипп, ты понимаешь язык трубадуров, – нежным голосом проворковала королева. – Значит, как я поняла, солнце любви и юная девушка, уподобленная цветку, это тебе и, надеюсь, всем понятно?

Не зная, чего от них хотят, гости утвердительно закачали головами.

– Значит, все понимают, за какими птичками охотится барон и какого змея он с честью прогнал из свитого гнездышка?!

За столом послышались довольные смешки и гул одобрения.

– И «сладкий плен» никто с настоящим не спутает?! – Она звонко рассмеялась. – Отчего же тогда вы спотыкаетесь, когда королева Энгебурга пишет о лилии, которая растет из ее души? О том свете, который до поры до времени сокрыт в ней? О свете, который однажды выйдет на свет Божий и будет подобным новому солнцу!

– Свет веры!

– Свет любви!

– Свет тайных знаний! – закричали сразу же несколько придворных, стремясь попасть под лучезарный взгляд королевы.

– Да. Наш король – подобен солнцу! И в этом я не могу не согласиться с госпожой Энгебургой, как бы виновна она ни была перед тобой, мой господин! Я не знаю, есть ли во мне такой свет, какой видит она в себе. Свет, который, явившись миру, может убить свое хрупкое вместилище. Я простая женщина, но я не вижу безумия в словах бывшей королевы. И считаю, раз уж она вынуждена проводить дни в молитвах и работе, отчего же нам, имеющим достаточно развлечений и радостей, не позволить ей хотя бы писать то, что она захочет?! – королева оглядела притихшее собрание.