Тюремный дневник

К сожалению, длительное пребывание в «морозильнике» начало давать о себе знать – выданные китайского производства дешевые тюремные тапочки от холодного бетонного пола защищали слабо, и у меня начался артрит. Лечить меня решили… обезболивающим. Как несложно догадаться, это не помогло. Даже имея железное здоровье, нельзя пройти испытание холодом без последствий.

Создание искусственного холода в бетонном изоляторе, когда за окном было больше сорока градусов жары, а в моей камере, наверное, не больше плюс пятнадцати, тоже входит в число методов воздействия ЦРУ.

«Жизнь, как в сказке: чем дальше, тем страшней», – написала я в своем дневнике, бумагой для которого служили украденные формы для жалоб из общего зала. На мои жалобы все равно никто не реагировал, а формы, кроме меня, никому были не нужны – я же была одна.

В одну из ночей к постоянным побудкам добавился еще один фактор, лишивший меня последних остатков сна, – в камеру надо мной, видимо, поселили сумасшедшую женщину. Она постоянно кричала и очень громко плакала. Этот страшный крик я помню до сих пор, от него хотелось спрятаться подальше, не хотелось думать, что происходит с этой несчастной, если она так кричала. Немного позже я узнала, как расправляются с теми, кто себя плохо ведет, – на них попросту надевают смирительную рубашку и держат в таком состоянии в камере в одиночестве, или и того хуже – привязывают в таком виде еще и к смирительному стулу, не позволяя пошевелиться и предлагая «ходить под себя» в специальную дырку в стуле. Я видела тех, кто возвращался после такого лечения, когда меня перевели в другую тюрьму, они постоянно неестественно улыбались и говорили, что у них все очень хорошо.

Единственным общением для меня стали визиты моих адвокатов Боба и Альфреда, которые приходили почти каждый день и давали мне задания по написанию бумаг в свою защиту. Я с радостью писала длинные опусы, разбивая все надуманные обвинения в прах, опираясь на факты и указывая адвокатам, где можно найти ту или иную информацию. Почти три недели ушло на то, чтобы мне разрешили получить четыре канцелярские коробки с материалами моего дела. По сути, там были просто распечатки моих электронных сообщений, в то время как прокуратура откровенно врала, заявляя, что материалы моего дела составляют девять строго секретных терабайт информации. Так они затягивали рассмотрение моего дела. Эти терабайты мы так и не увидели.

В череде бесконечных унижений настал тот день, когда мои ногти стали слишком длинными. Природа взяла свое. «Что же делать?» – думала я. Согласно правилам тюрьмы, ногти на руках и ногах должны быть короткими, а чем их стричь, если ничего, даже близко напоминающего ножницы или кусачки, нет? Я всегда считала привычку грызть ногти крайне вредной и некрасивой. Но делать было нечего. Тот вечер я никогда не забуду. Мне пришлось сгрызать свои ногти на руках и ногах, чтобы не получить дисциплинарку за невыполнение тюремных правил. Не знаю, что еще могло быть хуже моего тогдашнего положения, даже получи я «шот», в переводе на русский – «выстрел», так в тюрьмах США называются дисциплинарные выговоры, но давать лишний повод не хотелось.

Как я выглядела, я уже давно забыла. В камере было что-то наподобие алюминиевой пленки, притворявшейся зеркалом, но разглядеть себя в нем было невозможно. В следующий раз я увижу себя в зеркале только через одиннадцать месяцев, и это зрелище меня испугает.

Хороших новостей ни от адвокатов, ни от российских консулов не приходило. За окном шел вечный дождь, а над моей судьбой все больше сгущались тучи.

Однажды Боб пришел, чтобы поговорить со мной о моем незавидном будущем, и стал на клочке бумаги считать, сколько реально мне могут дать. В США это совершенно непредсказуемая цифра – на усмотрение суда. Могли бы дать и все пятнадцать лет, но, как сказал Боб, наверное, дадут от шести до девяти, а может, даже всего три. Сидя в одиночке тем вечером, я стала высчитывать, сколько же мне будет, когда я, может быть, выйду – двадцать девять лет сейчас плюс пятнадцать – равно сорок четыре. К тому моменту восьмидесятичетырехлетней в точке отсчета любимой бабушки уже не будет. Доживет ли папа? У него давно проблемы с сердцем. Да и статистика мужской смертности не в его пользу. А мама? Сестра, которая была мне как дочь, надеюсь, сможет забыть меня и жить дальше. Она еще так молода! У меня уже, наверное, никогда не будет детей. Постоянный холод бетона и железа сделал свое дело. И по сей день даже самые лучшие врачи России действительно не могут гарантировать мне возможность когда-нибудь родить ребенка. Вот так. И это все?! Конец. Финита ля комедия?

Снова появляется Пол

И я решилась. Написать то самое письмо, которое, наверное, пишет каждый заключенный. Я была обязана отпустить всех их с миром. Найти слова, чтобы убедить их разрезать эту пуповину с ребенком, сестрой и… любимой женщиной. У меня был человек, которого я любила. Мы уже встречались больше пяти лет и собирались пожениться после окончания моей учебы. Я решила начать с него: