Тюряга

   Он снова прильнул к ее губам. Ток страсти накалял и накалял его желание. Его священный мускул, его фаллос уже давно был готов начать свою неистовую борьбу, свою ожесточенно-ласковую работу. Ладонь его коснулась ее лона. Оно было теплым и влажным, оно тоже уже давно было готово принять в себя неистового гостя, отдаться его священному труду, помогая выстроить храм наслаждений, где тела совершают жертвоприношения, а души молются богу любви и получают свои откровения. Ее пальцы осторожно поймали его фаллос в самом его основании и, устремляясь и скользя то вперед к его окончанию, то снова назад, постепенно стали притягивать его, пока он не коснулся нежного и горячего, сладкого и влажного входа, который уже принимал его в себя. Она закинула колени. Леоне вошел в нее до конца. Он не выпускал се губ и теперь магический круг словно замкнулся. Ее трепещущий язычок ласкал его небо, его фаллос устремлялся в глубины ее тела. Он начал восхождение к вершинам его и ее наслаждений, медленно, за шагом поднимаясь и словно поднимая ее, раздвигая широко пальцами ее полные упругие ягодицы.

   — Быстрее, прошептала она, вырываясь на миг и словно пришпорив коня.

   До сих пор сдерживавший себя, свое тело, Леоне словно сбросил путы.

   — Так, так... — шептала Розмари, в такт движениям его тела. — Милый, с тобой так хорошо... А-а...А-аа...

   Леоне разгонялся. Он уже ворвался в тоннель, ведущий к последнему наслаждению, и теперь словно настигал и настигал свет, разгорающийся в самом его отдаленном конце.

   — Еще, еще... — стонала Розмари, обнимая его приподнятыми в азарте коленями и стремительно посылая свое тело навстречу ему, словно раскручивая, разгоняя колеса и без того уже несущегося на бешенной скорости поезда страсти.

   Вот-вот они вырвутся из сжатого, сладкого до муки и все еще не освобождающего их пространства, вот-вот оборвется темный тоннель сладострастной езды и...

   Раздался сигнал подъема. Жестоко загремели в замках ключи и заскрипели давно не смазанные петли. Леоне открыл глаза. Он по-прежнему был один в своей камере. Грубые голоса охраны. Хриплый утренний кашель и матерная ругань с трудом просыпавшихся зеков, узор растрескавшейся штукатурки на противоположной от его нар стене и тот особый, присущий только тюрьмам запах мокрого железа, словно бы проникающий в легкие и рождающий ощущение угнетенности и тоски, теперь со всей неумолимостью, данной в тысячах деталей и оттенков его скорбных ощущений, вернули Фрэнка из его чудесного сна в хмурую, не подлежащую никакому сомнению действительность.

   Леоне потрогал ладонью холодный камень стены и сжал зубы. Потом он поднялся и стряхнул вчерашний пепел, бог весть как оставшийся на рукаве его куртки. Загремел ключ и в скважине замка его камеры.

   — Леоне! — раздался отвратительный голос Палача. Вслед за голосом появился и сам белобрысый толстяк со своим неизменным гнилозубым подручным.

   — Собирайся, мертвец, — с ухмылкой произнес тот. — Драмгул хочет тебя видеть.

   Тяжелое предчувствие сжало сердце Леоне. Драмгул — это имя было самым ненавистным из всех, которые он когда-либо слышал. «Что задумал на этот раз этот подлец?»

25.

   В кабинете Драмгула все было по-прежнему на своих местах. Тот же массивный стол и стеллаж с книгами, видеосистема, информирующая начальника тюрьмы обо всем необходимом и при случае способная дать возможность проследить за поведением того или иного субъекта, путешествующего по коридорам и помещениям тюрьмы. «Камера! — пронеслось в голове у Леоне. — Обязательно проверить, есть ли где рядом с вентиляционной телекамера».

   — Здравствуй, дорогой, — усмехаясь, сказал ему Драмгул, как всегда он слегка потрогал усы, а потом почему-то коснулся другой рукой подсвечника, передвигая его немного поближе к краю стола.

   — Чем обязан? — спокойно спросил Леоне.

   — Мне кажется, у тебя немного холодно в камере. Да вот и ребята говорят,— он кивнул на стоящих в дверях Палача и подручного, — что у тебя там, как в могиле.

Охранники довольно засмеялись.

   — А в аду, — продолжил Драмгул, — должно быть тепло, даже жарко.

   Теперь Палач и подручный откровенно хохотали. Палач слегка приседал, и его пузо жирной складкой выступало из расстегнутой рубашки, майка под которой сбилась и была слегка приподнята.

   — Вот мы и решили тебя перевести, — продолжил Драмгул, выходя из-за стола, — в другую камеру, потеплее. Это пятый блок. Драмгул внимательно посмотрел на Леоне.

   — «Пятый, — пронеслось у Фрэнка в голове. — Это не там ли, где верховодит Грейвс?»

   — Пятый? — переспросил Леоне.

   — Да, пятый. А твоим соседом будет некто Грейвс. Вы, кажется, знакомы? Палач захохотал.

   — Очень даже неплохо!

   — Ну, а теперь, — восторженно взвизгнул подручный, — познакомятся еще ближе!

   Драмгул обернулся к столу.

   — Осталось завершить некоторые формальности, — сказал он, взяв со стола какую-то бумагу. — Распишись вот здесь.

   Драмгул уже протянул было лист Фрэнку, как раздался стук в дверь и вошел капитан Майснер.

   — Прошу прощения, что без доклада, но я только на одну минуту, — сказал он. — Мне надо подписать вот это.