Тюрки. Двенадцать лекций по истории тюркских народов Средней Азии

Документы этого же и последующего времени показывают, однако, что в государстве Караханидов, даже в Самарканде, где среди населения говоривших по-тюркски, наверное, почти не было, не был совершенно исключен из государственной терминологии и тюркский язык. Тюркское прилагательное улуг прибавлялось, например, к слову везир, а на монетах, чеканившихся самаркандским ханом в конце XII века, даже к титулу хана.

Ханы продолжали носить до конца существования династии тюркские имена и в особенности тюркские титулы, причем сохранялся обычай, известный из истории правивших в Монголии огузских и уйгурских ханов, что хан при вступлении на престол менял свой прежний титул на новый, употреблявшийся вместо собственного имени. Этот обычай иногда причиняет затруднения историкам, которым не всегда легко решить, принадлежат ли различные титулы, встречающиеся приблизительно в одно и то же время на монетах, чеканенных в одной и той же местности, одному лицу или нескольким.

В Самарканде, однако, насколько известно, не было речи о литературе на тюркском языке; при дворе ханов жили и пользовались их покровительством персидские поэты. Более благоприятное положение для создания мусульманской литературы на тюркском языке было в Кашгарии, хотя и туда проникло персидское влияние, постепенно усиливавшееся.

В 462/1069–1070 году была написана в Кашгаре для местного хана уроженцем города Баласагуна Юсуфом, занимавшим придворную должность хаджиба, дидактическая поэма на тюркском языке под тюркским заглавием «Кутадгу билик», то есть «Знание, делающее счастливым», или «Знание, достойное царей»; слово куш — «счастие» часто употреблялось, в том числе и в самой поэме, в смысле современного «величество», для обозначения царского звания. Этого рода литература, то есть поучительные произведения об обязанностях государей, сановников и т.п., издавна была популярна на Востоке, в том числе и в иранском мире; самое ценное в таких произведениях — рассказы об исторических событиях или легенды, которыми подтверждаются или объясняются те или иные наставления. Но именно этого элемента в произведениях Юсуфа Баласагунского нет совсем. Им не выводятся никакие исторические лица; его царь (илиг) — только безжизненная аллегорическая фигура, олицетворяющая справедливость; другие достоинства олицетворяются везиром, его сыном и братом. Вследствие этого «Кутадгу билик» стоит гораздо ниже своих персидских образцов.

Очевидно, что быстро были забыты после принятия ислама памятники буддийской, манихейской и христианской литературы на тюркском языке. А та тюркская мусульманская поэзия, о существовании которой мы узнали из сочинения Махмуда Кашгарского, еще не вызвала появления книг. Литература на тюркском языке должна была появиться именно в Кашгаре, где население говорило, по словам Махмуда, на «тюркском хаканском языке», самом красноречивом из тюркских наречий, тогда как языком сельских местностей за Кашгаром был кенджекский язык, то есть язык местного, первоначально нетюркского, но отюреченного населения.

Остается вопрос, насколько «Кутадгу билик» была связана с тюркскими традициями по стилю и форме изложения и насколько она могла оказать влияние на современников. Поэма эта дошла до нас в трех рукописях, одна уйгурским алфавитом, написанная в 1439 году в Герате, и две — арабским, из которых одна была найдена в Египте, другая — в Фергане. Возбуждает до сих пор споры вопрос, как писал свой труд сам автор, уйгурскими или арабскими буквами. Самоё название и употребление слова куш в смысле «величество» показывают, что в Кашгаре мусульманское, и, в частности, персидское, влияние не успело вытеснить тюркские традиции даже из области придворной жизни. Название «Кутадгу билик» мы потом снова встречаем в монгольскую эпоху; так назывался сборник изречений, приписывавшихся Чингисхану, на который, как и на Ясу[97], ссылались как на источник права, действовавшего в Монгольской империи и в государствах, образовавшихся после ее распада. Из слов автора XV века Ибн Арабшаха[98] можно заключить, что название «Кутадгу» применялось и к употреблявшемуся монголами уйгурскому алфавиту, причем Ибн Арабшах, ошибочно сближал это слово с названием племени, из которого вышел Чингисхан. Было высказано мнение, что уйгурский «Кутадгу билик» Богра-хана мог, по крайней мере по заглавию, оказать влияние на монголов и вызвать появление «Кутадгу билик» Чингисхана. Но после издания труда Махмуда Кашгарского уже не подлежит сомнению, что подданные Караханидов не называли себя уйгурами и что для Юсуфа Баласагунского язык, на котором он писал, не был уйгурским; столь же невозможно, что такое произведение, как «Кутадгу билик» Богра-хана, проникнутое духом ислама, могло быть усвоено уйгурами, остававшимися буддистами и христианами и впоследствии оказавшими влияние на монголов.