Тюрьма и воля

Вот для меня все было просто: есть отвратительные партийные бонзы с трясущимися руками, которые пытаются остановить перестройку и развернуть страну вспять. При этом качество переворота меня поражало: в стране и в Москве работали телефоны и факсы, аэропорты, вокзалы, городской транспорт. У меня ни на секунду не возникло симпатий к гэкачепистам. Я с надеждой смотрела на Ельцина и его команду и несколько раз ездила с коллегами-журналистами в Белый дом.

Для Ходорковского все было сложнее. Он все же был государственником, и он был членом партии. Люди по ту сторону баррикад не были для него чужими. Кого-то он знал лично, и, как говорит Невзлин, «не все они были говно». Его не могла не беспокоить довольно реальная перспектива развала страны. Он боялся, что рухнет Союз. Ему нравилась большая и сильная страна. Да и бизнес он рассматривал как часть скелета большой страны. В общем, то, что говорил ГКЧП, было ему понятно и в какой-то степени перекликалось с его собственными опасениями относительно будущего страны. Плюс ко всему было не до конца понятно, что, собственно, хочет ГКЧП: заставить Горбачева сделать более жесткий договор или попытаться без него переиграть ситуацию с договором. С другой стороны, к моменту путча Ходорковский и Невзлин уже поработали консультантами в правительстве Силаева, то есть в команде Ельцина. И Ходорковский уже лично знаком с Ельциным. Так что люди, занявшие оборону в Белом доме, тоже не были для него чужими. То есть и с одной, и с другой стороны у него были если не друзья, то хорошие знакомые.

Ходорковский и Невзлин, как и вся страна, узнали о перевороте по телевизору. Послушали «Лебединое озеро», сели в машину и поехали с дачи в город.