Тюрьма (СИ)

Но все это слова, отголоски, так сказать, шум после драки, а вот что произошло с судьей Добромысловым, благородным тружеником, чей стиль сурового обличителя и карателя всяческих беззаконий уже прославил в известных кругах его имя и давно, не дожидаясь посмертности, мог бы как-то существенно отобразиться в местных исторических анналах. Говорят прибауточно: ломать — не строить. В данном случае это мудрость абсолютно неуместная, а в той мере, в какой она касается судьи Добромыслова и его печальной участи, выглядящая даже глупостью. Преступники ломали представление о них и, в частности, коверкали мозги человеков вроде упомянутого писаки не для разрухи и не только ради удовольствия давить и опустошать, а с тем, чтобы прямо из обломков, раздавленных предметов, закатанных в асфальт тел и буквально на сгустившейся в нечто бетонное газетной болтовне сознательно и целеустремленно возводить собственные твердыни и оплоты, ярко характеризующие степень их организованности и суть их сообщества в целом. Судья мешал этому ужасному процессу, и мешал бы еще долго и плодотворно. Но погиб, что придает всей этой как бы словесной панораме, включающей в себя опустошенные души, раздавленные тела и преступное строительство, громадный, невиданный масштаб, настолько не совместимый с прежними представлениями, а обобщенно выражаясь — с прежним мировоззрением, что и говорить не о чем, раз уж мы задаемся целью не сказать ненароком лишнего. А мы такой целью задаемся. Да, но начиналось все, между прочим, довольно-таки заурядно, даже как-то мелко и застойно. Игорь Петрович — так звали видного деятеля юриспруденции Добромыслова — однажды весенним вечером, когда по улицам разливалось приятное после недавней зимней стужи тепло, вышел из дому на досужую, ничем не обремененную прогулку. Он шел с задумчивым, почти глубокомысленным видом, однако на самом деле ни о чем заслуживающем внимания не думал и только наслаждался отдыхом и отвлечением от мирской суеты. Слоняясь там и сям, он забрел в места живописные, но пустынные и, несомненно, подходящие для тех, у кого на уме недобрые намерения.

Только одна сторона улицы, та, на которой жил судья, была застроена домами, в семь и больше этажей, на другой же тянулись какие-то колючие на вид заросли, мелкие сады и рощицы, а тропинки в конце концов выводили к узкой и причудливо петляющей речушке. Туда и направился Игорь Петрович. Русло уже освободилось ото льда, и Игорь Петрович, моментально освоившись в поэзии, тихо остановился, наблюдая за стремительно несущимся потоком и время от времени переводя взгляд на противоположный берег, где ему открывалась гладкая как скатерть и унылая местность.

Игорь Петрович был натуралистом разве что в подходе к исследованию человеческих душ, а что касается природы, то он, например, всегда весьма простодушно гадал, почему берег, на котором стоял его дом, холмистый и покрыт буйной растительностью, а противоположный в любое время года выглядит лысым и до неправдоподобия ровным. И, выходя на берег речушки, он всякий раз с какой-то даже жесткой, готовой ожесточенно ножками топотать пылкостью удивлялся этому контрасту и пытался разгадать его тайну. Между прочим, за долгие годы сознательной жизни и верного служения Фемиде Игорь Петрович великое множество оступившихся людей отправил в места, где им никак не взбрело бы на ум решать задачки, какие на досуге решал этот суровый и, разумеется, справедливый человек.

Домой судья возвращался уже в сумерках. Медленно, заложив руки за спину, он шагал по еще мягкой после недавно сошедшего снега тропинке, спускался с одного холмика и тут же с замечательной для его почтенного возраста легкостью поднимался на другой. Какая-то темная птица пролетела низко, почти коснувшись его шляпы, вскрикнула, и в этот момент из зарослей на верху холма выдвинулась парочка и стала быстро спускаться навстречу одинокому путнику, каковым вдруг ощутил себя, в некоторой степени бедственно, Игорь Петрович.