Тюрьма, зачем сгубила ты меня?

Обед он тоже проигнорировал. Даже голову не повернул к двери, когда баландер открыл «кормушку». Сокамерники, в свою очередь, проигнорировали его самого. Никто не позвал его к столу, не предложил присоединиться к скудной арестантской трапезе. И Вадима это радовало. Невольно вспомнились слова командира роты, в которой он когда-то служил: «Самый лучший боец – это тот, которого я не знаю». То есть, чем незаметней солдат, тем лучше… Чем незаметней арестант, тем лучше для него самого…

После обеда была прогулка, но Вадим пренебрег и ею, так и остался лежать на шконке. Единственное, что сделал, – сходил в сортир. Через час вернулись сокамерники, но никто ни о чем его не спросил. Но, как ему показалось, молчание вокруг него сгустилось, по накалу приближаясь к такому известному по школе явлению, как бойкот.

Вечером перед отбоем заключенных вывели в тюремный коридор, выстроили вдоль стены. Это была проверка, мероприятие, в котором требовалось участие Вадима. Пришлось подняться, выйти на продол, встать в строй. Рядом с ним стоял мужичок, что называется, с ноготок. Маленький, плюгавенький, не пользующийся в камере, как заметил Вадим, никаким авторитетом. Но также он заметил, что даже этот жалкий субъект брезгует общаться с ним: демонстративно отодвинулся от него, отвернул голову.

В камеру после проверки Вадим зашел последним. И сразу же юркнул на свое место. В сортир он не смог бы сходить даже если бы и решился: в очередь выстроились все сидельцы. Авторитетные арестанты встали в первую, льготную очередь, те, кто попроще, в основную. Умывальник тоже был занят: народ совершал вечерний туалет.

После отбоя мужичок с ноготок взялся за тряпку, недобро посматривая на Вадима, вымыл весь пол, убрался в сортире. К этому времени камера затихла, и новичок мог бы сходить в туалет. Он поднялся было со шконки, но мужичок с ноготок так на него глянул, что пришлось вернуться на место. А мочевой пузырь готов был уже лопнуть от натуги.

В камере было подозрительно тихо. Такая тишина обычно бывает перед бурей. Интуиция не обманула Вадима. Ближе к полуночи к нему подошел паренек с родимым пятном на верхней, оттопыренной к носу губе.

– Вставай, – грубо сказал он, движением головы показывая на стол, за которым уже собрался весь камерный бомонд – смотрящий и три матерых уголовника из его свиты.

Остальные обитатели камеры разместились на своих шконках, откуда – словно с лож бенуара и бельэтажа в театре – взирали на Вадима. Народ жаждал зрелищ.

Вадим стоял, а смотрящий сидел, но это не мешало последнему взирать на первого свысока. Мрачное выражение изрытого фурункулезом лица, тяжелый гипнотический взгляд. И остальные уголовники смотрели на Вадима молча и с гнетущей неприязнью.

– Ну, рассказывай, по какой статье ты к нам заехал? – ревущим голосом, подглатывая окончания слов, спросил смотрящий.

Коваль уже знал, как его зовут – Ревун. Оказывается, не зря ему дали такую кличку.

– Я… Я же говорил, – запинаясь от волнения, сказал он. – За дачу взятки.

– А взятку ты за что давал?

– Ну, дознавателю. Чтобы дело не возбуждал…

– Ты вола по кругу не води. По мохнатому делу тебя закрыли. За изнасилование. Или нет?

– А-а, это… Так это же оговор, не было ничего…

Вадим трясся, ноги подкашивались – трудно было устоять на одном месте. И зубы отбивали дробь, расчленяя слова. Он знал, что будет страшно, но не думал, что настолько.

– Оговор?! Что ж ты сразу про оговор не сказал? – ухмыльнулся Ревун.

– А-а, ну… – только и смог что произнести Коваль.

– Баранов гну! – передразнил его смотрящий. – Девчонку ты изнасиловал. Четырнадцать лет ей. Четырнадцать!

Камера загудела словно встревоженный улей. На Вадима смотрели с презрением и осуждением. Неоткуда было ждать прощения.

– Таньку ты изнасиловал! – Резко поднялся из-за стола среднего роста паренек со щербатым ртом и рваным шрамом над правой бровью.

Босяцкие манеры, порывистые движения, звенящий от злобы голос. И взгляд… Вадим не мог смотреть ему в глаза, столько в них было агрессивности.

– Таньку ты разлохматил, слышишь, сеструху мою!

– Я… Нет… – проблеял Коваль.

– Что нет? Да!.. Сеструху мою, эта падаль! – обращаясь ко всем арестантам, вопил босяк.

– Ша! Вензель! – осадил его Ревун. – Пусть эта гнида скажет нам, зачем он это сделал…

– Я не насиловал… Она… Она проститутка…

– Кто проститутка?! – взвился Вензель. – Моя сестра?! Да я тебя щас на флаги, морда!

И снова смотрящему пришлось вмешаться, чтобы угомонить его.

– Обоснуй свои слова, – обращаясь к Вадиму, потребовал он.

– Я друга похоронил… Домой ехал. На такси. Поздно было. Таксист спрашивает, девочку хочешь? Девятнадцать лет ей, говорит, а выглядит на четырнадцать… В общем, повелся… Подставили меня…

– Деньги требуют? – спросил Ревун.

– Пока нет, – честно признался Вадим.

– Значит, не было никакой подставы!

Вензель своим возгласом резанул слух и скребнул по нервам. Вадим испуганно вжал голову в плечи.

– И Танька моя – не проститутка!