Тюрьмы и ссылки

Профессор Худяков, ученый с европейским именем, виднейший - после провокатора Рамзина - представитель теплотехники, имел несчастье быть в командировке в Париже, был привлечен, как "шпион" к рамзинскому процессу, осужден и отправлен в один из сибирских лагерей, где занимался крайне производительным трудом - проектированием для лагеря отхожих мест. Вскоре, однако, был вытребован в Новосибирск для содействия в организации заводов Кузбаса, безустанно работал там годы, получил награды, снятие судимости и разрешение вернуться на жительство в Москву. Но на новую беду его - это возвращение как раз совпало с воцарением Ежова. Не успел проф. Худяков оглядеться в Москве, как уже был арестован - на этот раз по обвинению во "вредительстве" во время своих сибирских работ. Больной, измученный человек подвергался грубейшим допросам с ругательствами и издевательствами. Тяжело {347} страдал крайне мучительным воспалением нервных узлов на руке, которой почти не мог владеть. Будучи, на десять лет моложе меня, выглядел по крайней мере десятью годами старше. Настроен был безнадежно. Часто говорил мне в ответ на мои подбадривания:

"Неужели вы не понимаете, что мы с вами - обречены и не выйдем отсюда?" Он, по-видимому, и не вышел: как-то раз упал в обморок и был унесен в лазарет. Оказалось - цинга в острой форме. Черные пятна уже проступили на ногах, что мы заметили еще и в недавней бане, но он перемогался. Вскоре после этого меня увели из камеры No 79, где мы сидели вместе с ним, и я потом ничего не мог узнать о судьбе этого ученого с европейским именем и тихого и скромного человека. Вероятно, погиб в тюрьме, как сам себе и напророчил.

Цветков, тоже профессор, картограф - обвинялся во "вредительстве": не тем цветом заштриховал захваченную Румынией Бессарабию и со злостно-вредительскими целями неправильно обозначил границы Монголии. Получил пять лет лагеря.

Старший ветеринарный врач московского военного округа. В своих лабораторных работах изготовлял по вредительскому заданию свыше ядовитые токсины для инъекции лошадям. Погубил таким образом 25.000 лошадей из конного состава армии. Приговорен за это вредительство к расстрелу.

Кстати заметить: такая изумительная цифра не должна удивлять: с цифрами следователи НКВД обращались свободно, прибавить лишний ноль им решительно ничего не стоило, как ничего не стоило придумать и самую цифру. Один наш сокамерник, мирный бухгалтер, после многих резиновых допросов, наконец, "сознался", что был членом террористической организации и по ее заданиям получил однажды ящик с двумястами браунингов, который и донес собственноручно с Белорусского вокзала к себе домой на Патриарший Пруды (изрядный кусок Москвы).

{348} Через день следователь вызвал его на новый допрос и накинулся с ругательствами:

- Как ты смеешь, негодяй, вводить в обман советскую власть! Как мог ты, скотина, донести с вокзала домой ящик, в котором было 200 браунингов, весом в несколько пудов? Издеваться над нами вздумал! Подписывай новый протокол! Пиши: 20 браунингов!

"Бухгалтер-террорист" попробовал было заикнуться, что цифру 200, как и всё "дело", изобрел сам следователь, что никакого ящика и вообще-то не было, но получил предложение не рассуждать и угрозу вновь испытать резиновые допросы; смирился и подписал новый протокол, где в цифре 200 исчез один ноль.

- Двадцать браунингов - это куда ни шло, это возможно, теперь все в порядке, - сказал удовлетворенный следователь, и мирный террорист вернулся к нам в камеру с этим поучительным рассказом.

Наряду со "шпионами" и "вредителями" видной группой в камерах были "тухачевцы" - военные, арестованные по отголоску известного "дела Тухачевского". Среди них были и крупные военные киты, и разная мелкая военная сошка.

Старостой в камере No 79, куда я теперь попал, был "четырехромбовик", красный генерал Ингаунис, начальник всей авиации в Дальне-Восточной армии при вскоре расстрелянном Блюхере. Ингаунис обвинялся, конечно, и в шпионаже (литовец!), допрашивался в Лефортово, во всем "сознался" и был переведен в Бутырскую тюрьму "на отдых", впредь до решения дела. О допросах в Лефортово ничего не рассказывал, молчал, только усмехался, когда слушал жалобы наших сокамерников, подвергавшихся "простым избиениям". Рассказывал, что вызванный "по делам службы" из Владивостока, немедленно арестованный в Москве и препровожденный на Лубянку, он был уверен, что "недоразумение" это скоро разъяснится. Но во время {349} обыска в распределителе Лубянки, производивший обыск нижний чин, который еще вчера стоял бы вытянувшись в струнку перед генералом, стал спарывать с его кителя многочисленные знаки отличия, приговаривая: "Ведь вот, надавали же орденов всякой контрреволюционной сволочи!" - Тут только Ингаунис понял, что дела ему предстоят не шуточные.