Тютчев

Многим казалось, что, усваивая «европейское просвещение», нельзя-де понять «мировое призвание» России, и наоборот: углубляясь в русские «духовные стихии», невозможно разглядеть всемирность европейской — в частности, германской — мысли. И в результате приходится, следовательно, отвергнуть либо Европу, либо Россию (что и сделал Гагарин).

Между тем Тютчев уже очень рано поднялся до подлинно всемирной точки зрения. И для того, чтобы увидеть «мировое призвание русского народа», ему вовсе не нужно было отрицать Запад, точно так же как Гёте, Шеллинг и Гегель для утверждения западных ценностей не нуждались в отрицании России; они, как мы помним, напротив, предрекали ей великую самобытную будущность.

Тютчев непримиримо выступал лишь против таких западноевропейских идеологов, которые пытались с порога отвергнуть «мировое призвание» России. Он писал, в частности, следующее: «Европейский Запад — только половина великого органического целого, и претерпеваемые Западом, по-видимому, неразрешимые трудности обретут свое разрешение только в другой половине…»

И, если глубоко разобраться, расхождение Тютчева о Гагариным состояло вовсе не в том, что первый «выбрал» Россию, а последний — Европу, Тютчев сумел освоить высшие достижения европейской культуры, и это помогало ему подняться до всемирной точки зрения, б которой в своем истинном значении предстала и Россия! вспомним, как писал Тютчев о книге Вяземского: «Именно потому, что она европейская (то есть находится на должном уровне «цивилизации». — В. К.), ваша книга — в высокой степени русская». Между тем Гагарин воспринял только внешний и узкий смысл европейского «просвещения и попросту попытался переселиться из одной «половины великого органического целого» в другую, Не сумев стать «в высокой степени русским», он не смог сделаться и «в высокой степени европейцем», какими были Гёте или Шеллинг. И он как-то ощущал свою неполноценность, иначе почему бы этот фанатик католицизма разрыдался при зрелище православных торжеств?

Через много лет Тютчев с беспощадной резкостью (которая не была ему свойственна в молодые годы) написал о людях типа Гагарина:

Напрасный труд — нет, их не вразумишь, —
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация — для них фетиш,
Но недоступна им ее идея.

Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

Между прочим, Ивану Гагарину, по сути дела изменившему родине, не раз приписывали (в частности, и в самое последнее время) тяжкое преступление — обвиняли его в том, что он состряпал пасквильный «диплом», ставший одной из главных причин трагической пушкинской дуэли. Никаких действительно достоверных доказательств прямого участия Гагарина в этом подлом деянии не имеется, но сама его судьба как бы свидетельствует против него и в этом отношении. Однако это уже излишний поклеп на Гагарина. Есть все основания полагать, что Гагарина примешали к пушкинской дуэли совершенно сознательно, чтобы прикрыть истинных ее «организаторов».

Гагарин в 1836-м — начале 1837 года был как раз В самых добрых отношениях с Пушкиным, которому именно он открыл поэзию Тютчева (кстати, Гагарин тогда еще не впал в свое отступничество от России); нельзя не упомянуть и о том, что именно Гагарин сохранил для всех нас рукопись тютчевского стихотворения о гибели Пушкина — «29-го января 1837». Вместе с тем Гагарин постоянно бывал в доме министра иностранных дел Нессельроде, где Пушкина злобно ненавидели. В оправдание Гагарина можно сказать, что в доме этом бывал тогда и сам Пушкин, хотя бы уже потому, что он числился на службе в министерстве иностранных дел. Гагарин же в это время хлопотал о назначении за границу (которое и получил к лету 1837 года) и, вполне понятно, дорожил своими отношениями с семьей Нессельроде.

Перекладывать вину на Гагарина — значит прикрывать истинных злодеев. И в высшей степени вероятно, что слухи о мнимой виновности Гагарина пошли именно из дома Нессельроде. Но к этой теме мы еще вернемся в связи с рассказом о взаимоотношениях Тютчева и Пушкина.

ГЛАВА ПЯТАЯ ТЮТЧЕВ И ПУШКИН

Тебя ж, как первую любовь,

России сердце не забудет!..

1837

…Не исключено, что они видели друг друга в отроческие годы, так как оба бывали на «детских балах» у Трубецких, и весьма вероятно, что одиннадцатилетний Пушкин и семилетний Тютчев хотя бы обменялись взглядами в зале дворца-«комода», и поныне стоящего у самых Покровских ворот..