Тютчев. Тайный советник и камергер

1/13 марта 1839 года надворный советник Тютчев, действуя в рамках существовавшей тогда традиции, обратился к вице-канцлеру графу Нессельроде с просьбой — разрешить вступить в новый брак. Не входя в подробные объяснения и адресуясь к «снисходительной доброте», великодушию и благосклонности министра, Федор Иванович одновременно попросил графа Карла Васильевича об отпуске на несколько месяцев. Он писал как светский человек, а не как чиновник и позволил себе в официальном письме сослаться на устное разрешение, еще зимой переданное ему светской знакомой (граф-де не имеет ничего против временной отлучки Тютчева с занимаемого поста). Между тем граф Нессельроде своим письмом от 17 / 22 апреля 1839 года, дав подчиненному разрешение на брак, отказал ему в отпуске. У министра были свои резоны: старший советник временно исполнял должность поверенного в делах, и нельзя было позволить, чтобы до прибытия нового посланника дипломатическая миссия оставалась бы без официальных лиц. Не дожидаясь письменного разрешения, дипломат покинул Турин. Его самовольная отлучка с занимаемого поста была не просто нарушением дисциплины, а серьезным должностным проступком и едва ли не преступлением: есть сведения, что Тютчев взял с собой дипломатические шифры и другие важные служебные документы, которые потерял «в суматохе свадьбы и путешествия»^[115]. Существуют три различные версии того, что произошло.

Я.С. Аксаков: «Исправляя, за отсутствием посланника, должность поверенного в делах и видя, что дел собственно не было никаких, наш поэт, в один прекрасный день, имея неотложную надобность съездить на короткий срок в Швейцарию, запер дверь посольства и отлучился из Турина, не испросив себе формального разрешения. Но эта самовольная отлучка не прошла ему даром. О ней узнали в Петербурге, и ему повелено было оставить службу, причем сняли с него и звание камергера… Тютчев однако не поехал в Россию, переселился опять в знакомый, почти родной ему Мюнхен, в ожидании пока в Петербурге разъяснится недоразумение и примирятся с оригинальною выходкою дипломата-поэта»^[116].

А.О. Смирнова-Россет: «Он был первым секретарем в Турине, посланник попросил отпуск на шесть недель, за это время у Тютчева умирает жена. Мсье оставляет архивы у фабриканта сыра и отправляется разъезжать от потрясения, чтобы найти вторую жену. Находит ее в Швейцарии и женится. Не получая известий из Турина, встревоженный Нессельроде велит написать начальнику канцелярии. Тот отвечает, что первый секретарь уехал, не доверив ему архивы. Вы хорошо понимаете, что нет возможности держать в министерстве подобного человека»^[117].

Г.В. Чагин: «Что же касается внезапной отлучки Тютчева из Турина, когда он якобы запер дверь и уехал, не получив на то формального разрешения, — этого просто не было. Это был миф, придуманный, скорее всего, им самим и подхваченный потом его биографами. На самом деле все обстояло гораздо прозаичнее и деликатнее: поэт, узнав, что Эрнестина беременна, естественно, не мог оставить ее в таком положении на пересуды окружающих. Вот почему он с мая везде сопровождал ее, — до службы ли было влюбленному поэту? Когда же он прознал, что продолжительный отпуск для него в будущем не столь реален и, кроме того, против него и в миссии, и в Петербурге начались какие-то козни, то служба для него и вовсе потеряла всякий интерес. Вот почему в дальнейшем он, в общем, спокойно отнесся к своей отставке и переселился в столь знакомый ему Мюнхен»^[118].

Итак, существуют три версии. Первая версия изложена в посмертной биографии поэта и принадлежит его зятю, благоговевшему перед памятью Федора Ивановича. Вторая версия восходит к устному рассказу графини Нессельроде, супруги министра и известной мастерице школы злословия. Ее рассказ дошел до нас благодаря воспоминаниям светской дамы, которая «шутки злости самой черной / Писала прямо набело»^[119]. Эта версия великолепно доносит до нас интонацию светских сплетен. Александра Осиповна Смирнова прекрасно относилась к Тютчеву и ценила его как остроумного собеседника. Канцлерша Нессельроде оказывала ему покровительство. Но ни та, ни другая не могли отказать себе в удовольствии позлословить насчет своего хорошего светского знакомого, обществом которого они дорожили. Третья версия принадлежит известному знатоку жизни и творчества поэта и отражает точку зрения современного исследователя, дающего оценку событиям более чем полуторавековой давности.