Тютчев. Тайный советник и камергер

31 декабря 1852 года Тютчев приехал в Овстуг. Его дочери были у всенощной и не прервали молитву даже из-за приезда родного отца. Эрнестина Федоровна получила естественную возможность провести с мужем целый час с глазу на глаз. Она сказала ему «я в мире никого больше не люблю, кроме тебя, и то, и то! уже не так!»^[229]. Накануне Тютчевы получили официальное известие о назначении Анны фрейлиной цесаревны. Этой чести домогались многие, но Федор Иванович обратился с просьбой к великой княгине Марии Николаевне и добился успеха, написав ей не как верноподданный дочери императора, а как мужчина — женщине. Я не могу отказать себе в удовольствии процитировать этот блестящий образец тютчевского эпистолярного жанра: «Сударыня, всякий раз, когда мне в жизни выпадало счастье приблизиться к в<ашему> и<мператорскому> в<ысочеству>, в душе моей оставалось ощущение тепла и благодати. Рядом с вами я всегда ощущал, что бремя жизни становится легче… Неужели вы рассердитесь на меня за то, что в столь естественных обстоятельствах я почти непроизвольно устремился к вашей руке, как стремятся к воздуху и свету. — Нет, сердце в<ашего> и<мператорского> в<ысочества> мне порукой, что, каков бы ни был исход моей просьбы, ваше высочество соблаговолит не считать ее ни докучливой, ни неуместной»^[230]. Фрейлине Тютчевой следовало поспешить к своей должности. Однако Федор Иванович, несмотря на свой всегдашний страх одиночества в дороге, уклонился от того, чтобы отправиться в Петербург вместе с Анной. От Овстуга до Петербурга было несколько дней пути (только до Москвы поездка занимала четыре дня^[231]), отец и дочь были бы обречены на неизбежные многочасовые разговоры в замкнутом пространстве кареты — и Тютчев опасался неизбежных объяснений со взрослой дочерью по поводу своих отношений с Лёлей. Эрнестина Федоровна справедливо полагала, что барышне их круга неприлично путешествовать одной, и настаивала на совместной поездке в столицу камергера высочайшего двора и фрейлины цесаревны. Федор Иванович был обижен тем, что жена не стремилась удержать его возле себя после шестимесячной разлуки. У супругов были тяжелые объяснения. Не желая стать дополнительным поводом для родительской распри, Анна настояла на том, чтобы уехать одной, и пустилась в путь в сопровождении горничной и управляющего их родовым имением. Отношение Эрнестины Федоровны к мужу изменилось: она стала испытывать нечто похожее на жалость, благо его очевидная для глаз бытовая неустроенность давала для этого достаточно поводов. Поэт и раньше не отличался особой опрятностью, а теперь, лишенный заботы жены, и вовсе опустился. И Эрнестина Федоровна поспешила написать фрейлине Тютчевой: «Прошу тебя, милая Анна, отложи, если можешь, немного денег, чтобы бедный папа мог немного приодеться по возвращении, он ужасно оборвался…»^[232] Тютчев задержался в Овстуге. Не только Эрнестина Федоровна, но и быстро повзрослевшие дочери поэта были осведомлены о его романе с Денисьевой. Смолянки Дарья и Екатерина знали, что связь отца с их бывшей подругой продолжается и, разумеется, прервали все отношения как с ней, так и со своей старой классной дамой, хотя Анна Дмитриевна всегда была к ним очень добра. Привыкшая к жизни в свете старушка огорчалась, что её все забыли. Тютчев попытался помочь тетке своей возлюбленной и не постеснялся заговорить об этом с незамужней девушкой. Во время прогулки с дочерью Екатериной он завел разговор на эту трудную тему и сказал, что Китти и Долли напрасно не пишут Анне Дмитриевне и боятся опечалить этим Эрнестину Федоровну: она якобы удивлена их молчанием по отношению к бывшей инспектрисе Смольного. Китти прекрасно поняла, что написанное из Овстуга письмо Денисьевой поставит её и Долли в необходимость навестить отставную инспектрису по возвращении в Петербург. Барышня отмолчалась, не захотев связать себя обязательствами, и решила посоветоваться с новоиспеченной фрейлиной. Ответ Анны был категоричен: «… Я считаю все эти фальшивые и неловкие демонстрации смехотворными и ненужными. Старушке Денисьевой не нужны ни вы, ни ваша дружба, ни ваши письма, и не будь она старой дурой, она бы понимала, что вы ее терпеть не можете на законном основании. Несчастье не в том, что люди не понимают друг друга, а в том, что они делают вид, что не понимают»^[233]. Это письмо дает исчерпывающее представление о сформировавшемся характере фрейлины и объясняет, почему впоследствии недоброжелатели метко назовут Анну «Ave Tutcheff» — «Святая Тютчева»^[234].