Тютчев: Тайный советник и камергер

Итак, 1/13 января 1860 года наш герой получил свой первый орден — крест Святого Владимира 3-й степени. Это была довольно высокая награда, а для не имевшего никаких орденов чиновника — просто совершенно исключительная. Именно такой награды был удостоен Николай Михайлович Карамзин за первые тома «Истории государства Российского» — и это был первый орден государственного историографа. Много воды утекло с тех пор. За истекшие десятилетия социальный престиж многих наград ощутимо понизился, но шейный крест Святого Владимира сохранил свой высокий социальный статус и в качестве первоклассной и завидной награды продолжал цениться как в военной, так и в чиновничьей среде. Это был орден не из последних, и девальвация его не коснулась. Примечательна реакция жены поэта. «Сообщаю тебе, дорогая, что отец твой недавно был награжден самым скромным образом — Владимиром 3-й степени на шею. Приходить в восторг нет причины, и Любимый еще не решился украсить себя этим орденом. Сделал ему этот сюрприз министр Ковалевский, который попросил для него орден. Что до меня, я нахожу, что мне испортили Старика, я предпочитаю его без всяких орденов»^{281}.

В те времена орденские знаки изготавливались из благородных металлов, стоили очень дорого, и награжденные приобретали их за свой счет; ново-пожалованный же кавалер получал только официальное уведомление о награждении, но не сам орден. Федор Иванович решил воздержаться от подобной траты. Во всяком случае, ни на одном из его портретов орденов мы не увидим. Младшая дочь поэта поведала нам конец этой истории с первым орденом. «Рассеянность папа становится всё более притчей во языцех, и он утверждает, что это ему выгодно, т. к., постоянно забывая надеть этот несчастный орден, который ему только что нацепили, он может на нее ссылаться. Ты смеялась бы, как сумасшедшая, слушая его причитания; он рассматривает этот крест как немилость»^{282}. Действительный статский советник и камергер Тютчев оскорбился, что его, постоянного собеседника августейших особ, этим изрядным орденом фактически приравняли к заурядному чиновнику.

Ранней весной 1860 года Федор Иванович пережил обострение подагры и был вынужден оставаться дома ровно четыре недели, причем десять дней из них провел в постели. Столь продолжительное пребывание в четырех стенах он рассматривал как настоящее заточение и периодически переживал приступы нетерпения, близкие к ярости. Через месяц он поправился и возобновил привычную светскую жизнь. Влиятельные знакомые позаботились

О поэте, и император Александр II согласился предоставить Тютчеву продолжительный заграничный отпуск, разумеется, с сохранением содержания. 8/20 мая 1860 года Тютчев проводил Эрнестину Федоровну и дочь Марию в Овстуг, после чего сам отправился в Москву навестить мать. 20 июня/ 2 июля Федор Иванович выехал за границу и только

1 декабря возвратился к должности, на полтора месяца просрочив отпуск.

В это время Китти Тютчева проходила курс лечения на немецких курортах. Анна умоляла ее издали последить за лечением отца. Оговорка старшей дочери будет понятна, если учесть, что Тютчев отправился в путешествие вместе с Лелей Денисьевой. «Заграничные путешествия, — вспоминал ее родственник, — Лёля особенно любила, потому что тогда Феодор Иванович был в полном и нераздельном ее обладании, и ее теория о законном с ним браке осуществлялась тогда и на практике»^{283}. А в это время Эрнестина Федоровна, не знавшая, где искать мужа и куда адресовать ему письма, с грустью писала Дарье: «Будь у меня муж, который мог бы жить вдали от света и интересовался бы управлением своих земель, я была бы безмерно счастлива. <…> После 16 сентября у меня не было вестей от папа, а письмо его было от 1/13 сентября. Давно пора кончиться всей этой неразберихе и всем нам соединиться»^{284}. Конца этой неразберихе не предвиделось: 11 октября 1860 года в Женеве Елена Александровна родила сына Федора^{285}.

Мы не знаем, как Федор Иванович отреагировал на появление еще одного ребенка, но достоверно известно, что именно в это время он очень сильно переживал по поводу затянувшегося девичества своих взрослых дочерей. За одной из них ухаживал Иван Сергеевич Тургенев, за другой — Лев Николаевич Толстой, но ни в том, ни в другом случае, к немалой досаде светских знакомых, браком дело так и не закончилось. «Сия замысловатая комбинация», иронически заметила Анна, «отнюдь не привлекает ни одну из сторон»^{286}. Барышни Тютчевы не были огорчены. Историки культуры и литературы скорбят по сию пору, хотя умело скрывают свои чувства. Анна, в мужья которой прочили Тургенева, насмешливо заключила: «Но если г-на Тургенева не трогают чары дочерей, то в их отца он положительно влюблен. Папа и он — лучшие друзья: встретившись, они проводят целые вечера один на один. Они так хорошо соответствуют друг другу — оба остроумны, добродушны, вялы и неряшливы»^{287}.