Тлакотацин из фламандского сада

Карлос Фуэнтес Тлакотацин из Фламандского сада

19 сентября. Лиценциат Брамбила никак не может уняться! Теперь он приобрел недвижимость на улице Пу-энте де Альварадо – роскошный, но обветшалый дом времен французской оккупации [1]. Я было подумал, что приобретение сделано в целях обычной спекуляции и что лиценциат, как случалось не раз, снесет этот дом и продаст землю по сходной цене или, в любом случае, построит там новое здание для магазинов и контор. Так, повторяю, мне думалось сначала. Каково же было мое удивление, когда лиценциат сообщил мне о своих намерениях: домина с его замечательным старинным паркетом и великолепными канделябрами предназначен для устройства празднеств и приема североамериканских гостей и коллег в этом средоточии истории, фольклора и изысканности.

Я получил приглашение пожить там некоторое время, ибо Брамбила, в целом довольный своим приобретением, ощутил некоторый недостаток человеческого тепла в этих хоромах, пустующих с 1910 года, с тех самых пор, как хозяева бежали во Францию. Дом, за которым присматривала супружеская чета, жившая под самой крышей, выглядел чистым и ухоженным, а из мебели все эти сорок лет там оставался только прекрасный «Плейель» [2], – но (добавил Брамбила) в комнатах холодновато и сыровато, что особенно ощущается, когда туда входишь с улицы.

– Вы, дружище, можете приглашать приятелей – поболтать, выпить рюмочку. Там у вас будет все необходимое. Читайте, пишите, располагайтесь как дома.

И лиценциат улетел на самолете в Вашингтон, а я был несказанно растроган его верой в мои отопительные способности.

19 сентября. Тем же самым вечером я перебрался со своим чемоданом на улицу Пуэнте де Альварадо. Дом действительно великолепен, хотя общее впечатление портит фасад обилием ионических колонн и кариатид времен Второй империи [3]. Салон – с окнами на улицу – расположен в светлом и благоуханном бельэтаже; стены, кое-где отмеченные белесыми прямоугольниками – следами снятых картин, окрашены в нежно-голубой цвет под старину, впрочем, имеющую мало общего с подлинной древностью. Роспись потолка («Сошествие Иоанна и Павла на сушу», «Святая Дева Мария-Заступница») принадлежит кисти учеников Франческо Гуарди. Спальни, обтянутые голубым бархатом, и коридоры, этакие туннели из полированного вяза, черного дерева и самшита, декорированы не то в стиле фламандца Вье Стосса, не то воспроизводят испанца Беругете или искусную простоту мастеров Пизы. Мне больше всего нравится библиотека. Она находится в глубине дома и только одна выходит окнами в сад – квадратный и небольшой, усеянный бессмертниками между тремя стенами, увитыми плющом. Сначала я не мог найти ключи от окна, ибо только через него можно попасть в сад. Вот где, покуривая и почитывая, хорошо бы приняться за свое писание, которое очеловечит этот необитаемый остров. Красные, белые бессмертники блестят под дождем. Позелененная временем скамейка с чугунной в виде сплетенных веток спинкой, а вокруг – влажная шелковистая трава, как воплощение нежности и упрямства. Сейчас, когда я это пишу, картина сада вызывает у меня ассоциации со строфами Роденбаха [4]: Dans l'horizon du soir oщ le soleil recule… / La fumée éphémиre et pacifique ondule… / Comme une gaze oú des prunelles sont cachйes; / Et l'on sent, rien que voir ces brumes détachйes, / Un douloureux de ciel et de voyage… [5]

20 сентября. Здесь забываешь обо всех недугах страны Мексики. Менее суток провел я в этих стенах, где ощущаются веяния иных времен и стран, и пришел в состояние блаженного покоя, отдался предвкушению чего-то неведомого и неизбежного. С каждой минутой все острее ощущаются ароматы моего нового прибежища. Призрачные силуэты, иной раз молнией пронзающие память, теперь замедляют бег и движутся перед взором не быстрее речных вод. Разве, например, я замечал в городской суете смену времен года? Тем более в Мексике, где один сезон незаметно перетекает в другой, где царит «перманентная весна с разными названиями» и где времена года не способны быть всегда новыми повторениями – этакими выдвижными ящиками стола – со своими ритмами, обрядами и наслаждениями; своего рода границами между ностальгией и надеждой, знаковыми событиями, тревожащими или бодрящими душу. Завтра – осеннее равноденствие. Сегодня я, по обычаю северян, встречаю здесь приход осени. Над садом, куда я поглядываю, когда пишу, раскинута серая вуаль. Опавшие за ночь листья плюща вспучили газон, а те, что остались, заметно пожелтели – будто зарядивший дождь смыл с них зеленую краску. Осенняя муть обволакивает сад вместе с изгородью. Так и кажется, что кто-то там бродит – не торопясь, тяжело дыша, – по шуршащей листве.