Тьма

Он просунул руку через окошко, предлагая мне взять керосинку, но я замялся. Отчего-то не хотелось лишний раз касаться этой штуки. Все-таки огонь. Мало ли. Я упустил момент, когда во мне проснулся бесконтрольный страх перед пламенем.

— Спасибо, мне и так неплохо, — вежливо отказался я, поражаясь своему голосу. Он был настолько не похож на мой привычный тембр, что мне невольно захотелось обернуться и посмотреть: может это кто-то другой говорит за меня.

— Как хочешь, — папа не настаивал. Он сделал шаг назад и собрался захлопнуть смотровое окошко, но я не дал ему этого сделать. Моя рука намертво заклинила створку. Слишком много вопросов требовали немедленных ответов, чтобы так запросто отпустить его.

— Что происходит?

Отец обернулся, наши взгляды встретились. Я думал, что увижу грусть в его глазах, но вместо этого с удивлением наткнулся на сожаление и еще, пожалуй, вину. Папа выглядел так, словно совершил что-то поистине ужасное и теперь ему невыносимо стыдно. Мне стало не по себе, желание узнать, что здесь творится, рассеялось, как туман после сильного порыва ветра.

— Тебе пока лучше посидеть в камере. Для твоего же блага, — вместо ответа произнес отец. Я не стал возражать и позволил ему уйти, хоть и порядком устал от заявлений, что всё делается исключительно ради меня.

…- А вот и я!

Должно быть, с того момента, как я снова остался один прошло часа два. Ориентироваться в помещении без окон было непросто. Я успел порядком заскучать, когда за дверью раздался жизнерадостный голос брата. Ничто не способно его расстроить! Я чуть не умер, а он идет, насвистывает себе под нос, и, судя по голосу, с настроением у него полный порядок.

Дима привычно закопошился с той стороны двери, и в камеру закатилась очередная бутылка с кровью.

— Вы меня кормите, как на убой, — кисло пошутил я.

Брат заглянул в открытое смотровое окошко, ослепив меня фонариком. Глаза пронзила резкая боль, точно кто-то воткнул в них тысячи маленьких иголок. Я зажмурился и, недолго думая, нащупал первое, что попалось под руку (это оказалось зеркало, лежащее на каталке) и запустил им в окошко. Раздался звон бьющего стекла и ругань Димки.

— Ну, ты даешь, снайпер хренов, — огрызнулся брат. — Фонарь разбил, не дешевый, между прочим. И руку мне порезал.

— Нечего светить мне в лицо, — я сам не знал, почему поступил именно так. Это был порыв, мотивы которого теперь затруднялся объяснить. Я собирался попросить прощения, когда восхитительный аромат достиг моих ноздрей, и я позабыл, что собственно хотел сказать. Запах был волнующе терпким и одновременно сладковатый. Он за долю секунды вскружил мне голову, и я послушно пошел на его зов, как Роки ведомый ароматом сыра из мультика про Чипа и Дейла. Я не видел окружающего, не осознавал, где нахожусь и очень удивился, когда наткнулся на металлическую дверь. Неожиданная преграда вызвала неистовый протест. Я ударил кулаком по двери, пнул её ногой. Уже через секунду молотил по ней со всей силы, лишь бы добраться до источника дивного аромата. Он должен достаться мне, я жаждал его так отчаянного, так исступленно, что в пору было разрыдаться от невозможности обладать им.

— Ты чего? — испуганно спросил Дима, но я не отреагировал. Сомневаюсь, что я вообще осознавал, что за дверью стоит родной брат. На несколько страшных мгновений он превратился в источник — сосуд, наполненный кровью, которую я хочу и могу взять. Не будь между нами двери, я бы остался единственным ребенком в семье.

Димка позорно сбежал, а я еще долго бился в истерике, царапая дверь ногтями. Вспыхнувший при запахе свежей крови голод никак не желал успокаиваться. В момент наибольшей тоски по несбывшемуся, я вспомнил о бутылке с кровью. Пусть она и не первой свежести, но вполне сгодиться, чтобы унять это разрывающее меня изнутри желание.

Я поднял бутылку и прочитал: Кока-Кола. С этикетки мне подмигивал ухмыляющийся Санта-Клаус. Я едва ли не слышал, как он говорит: «Привет, Влад. Ты был хорошим мальчиком в этом году? Тогда у меня есть кое-что для тебя. И это слаще всех конфет в мире». Я закрыл лицо весельчака ладонью и свинтил крышку. По мере того, как пил, голод становился все тише, пока не смолк окончательно.

Глава 3. Скажи мне правду, а лучше солги

Не знаю, сколько времени я провел в своей одиночной камере. Брат сказал, что прошло три дня, но мне показалось — целая вечность. Не нуждаясь во сне, я не находил себе места от безделья. И четыре кривые стены, и низкий потолок, и покатый пол были изучены мной до последней трещинки. При желании я мог воспроизвести их по памяти.

Отношения с кровью постепенно налаживались. Я более или менее научился контролировать себя. Правда толстая металлическая двери занимала далеко не последнее место в списке сдерживающих факторов. Но, в общем и целом, я был паинькой и мне разрешили свидание с супругой. Сегодня мою убогую обитель должна посетить Амаранта. Я ждал этого и одновременно нервничал, не представляя, как Эмми воспримет нового меня.