Тьма

Осенью Пол в школу не вернулся. Там, где они жили, где-то на Миссисипи, его отец насмерть забил человека. Отца Пола арестовали на выходе из кинотеатра «Орфеум-Ориентал». Это совсем недалеко от моего дома. Они пошли туда всей семьей на фильм с Эстер Уильямс и Фернандо Ламасом. Когда они выходили из кино (наверное, после соленого попкорна им хотелось пить, у малыша ручонки были липкими от разлитой кока-колы), отца Пола уже ждали полицейские. Мне почему-то кажется, Пол с семьей вернулись на Миссисипи. Сейчас, когда я думаю об этом, представляю его сидящим за столом на каком-нибудь этаже офисного здания в Джексоне, где вокруг – такие же, как он (галстук безупречно завязан, ботинки – из дубленой кожи, а в линии рта ощущается надлежащая сдержанность, проникшая к нему в подсознание).

В то время я целыми днями пропадал в «Орфеум-Ориентал».

Мне было семь. Желание исчезнуть обуревало – как исчез Пол, чтобы больше меня и не видели. Раствориться, превратиться в тень, попасть в такое место, где люди становятся невидимыми.

Прежде, чем встретить того молодого, но очень опытного человека (так мне казалось), которого звали «Фрэнком», «Стэном» или «Джимми», я зачастил в «Орфеум-Ориентал», где образовывался и замирал от восторга, смотря фильмы с Аланом Лэддом, Ричардом Уидмарком, Гленном Фордом и Дейном Кларком. «Чикаго: последний срок», в котором они играли. «Воюющие с армией», где Мартин и Льюис запутались в одном парашюте. Фильмы с Уильямом Бойдом и Роем Роджерсом. Разинув рот, я поглощал фильмы о шпионах и гангстерах, смотрел на пылких героев и загадочных мерзавцев, сопереживая тем и другим.

Я помню лихорадочные, горящие глаза Ричарда Уидмарка, гнев Алана Лэдда, коварные, настороженные, «женские» глаза Берри Крёгера. Меня восхищал яркий, необычайно элегантный киномир.

Когда мне было семь, отец зашел в ванную и увидел меня разглядывающим собственную физиономию в зеркале. Он мгновенно разъярился и шлепнул меня – не в полную силу, но больно.

– Ну и на что ты там пялишься? – спросил он, занеся руку для нового шлепка. – Что ты видишь?

Ничего, – ответил я.

– Вот это верно. Ничего.

Будучи плотником, он работал с каким-то внутренним бешенством, ощущая себя проигравшим, и постоянно ворчал на нехватку денег, словно существовало, какое-то вечно недостижимое их количество, способное его удовлетворить. По утрам он отправлялся на работу окаменевшим от гнева, о котором даже не догадывался; по вечерам иногда приводил из бара каких-то людей. Они приносили в бумажных пакетах прозрачные бутылки миллеровского пива марки «Высший свет». Бутылки с шумом ставились на стол, возвещая: «Мужчины пришли!» Моя мать работала секретаршей. Она возвращалась с работы раньше отца и за несколько часов успевала накормить моих братьев-двойняшек и меня, уложить нас спать и вымыть посуду. Так что кухня оказывалась в полном распоряжении кричащих и хохочущих мужчин.

Отца считали превосходным плотником. Невзирая на снедавший его гнев, он работал медленно и спокойно. Как я теперь понимаю, всю любовь, которая была у отца, он тратил на арендованный гараж, служивший ему мастерской. В свободное время он слушал по радио репортажи о бейсбольных матчах. Отец обладал профессиональным тщеславием, но не имел личного и потому счел, что незачем разглядывать в зеркале физиономию вроде моей.

Поскольку в зеркале я увидел «Джимми», то подумал, что отец тоже его видел.

В одну из суббот мы всей семьей погрузились на паром и поплыли через озеро Мичиган в Сагино[2]. Целью путешествия было само путешествие. В Сагино паром минут двадцать постоял у причала, развернулся и поплыл в обратном направлении. Мы путешествовали целой компанией. Вместе с нами плыли подруги матери – женщины того же возраста, что и она, наслаждающиеся уик-эндом. Некоторые были с мужчинами, похожими на моего отца: в фетровых шляпах, мешковатых расклешенных брюках и ботинках – исключительно для выходных. Ярко-красная губная помада женщин оставляла следы на их сигаретах и передних зубах. Они много смеялись и повторяли слова, вызывавшие у них смех: «хот-дог», «скользить и поскользнуться», «оперная певица». Через полчаса после отплытия мужчины скрылись в баре, наглухо отгороженном от остальной палубы. Женщины, в том числе и моя мать, составили стулья в протяженный овал и уселись курить, смеяться и сплетничать. Их руки с зажатыми сигаретами то и дело взмывали в воздух. Мои братья-двойняшки носились по палубе, расстегнув рубашки. Волосы налипали на потные лбы. Время от времени они ссорились, и тогда мать усаживала их на свободные стулья. Я тоже сидел там, упершись спиной в перила и замерев. Если бы меня спросили: «Что ты намерен сегодня делать?» или «Что ты хочешь делать всю свою жизнь?», я бы ответил: «Я хочу остаться здесь. Хочу остаться здесь навсегда».