Тьма, – и больше ничего

Норвил остановилась, но Тесс не рассчитывала, что это надолго. Библиотекарша лишь готовилась рвануть туда или сюда. А поскольку она должна была понимать, что стоит ей устремиться прочь, Тесс последует за ней, то готовилась она, видимо, к бою.

Семейство фон Трапп вновь запело с телевизионного экрана. Учитывая положение, в котором оказалась Тесс – в которое она сама себя поставила, – подобный саундтрек походил на издевательство. Наставив «лимоновыжималку» на Норвил правой рукой, Тесс левой рукой взяла телевизионный пульт и приглушила звук. Уже собираясь положить пульт на место, она застыла. На телевизоре стояли две вещи, и в первую очередь она отметила фотографию Рамоны с подружкой, конфетница же не удостоилась особого внимания.

Теперь Тесс увидела, что искрение исходило вовсе не от граненых краешков стеклянной вазочки, как ей поначалу показалось. Искрилось нечто лежавшее в ней. В вазочке были серьги Тесс. Ее бриллиантовые серьги!

Норвил схватила с полочки домик Ганса и Гретель и запустила им в Тесс. Бросок был мощный. Тесс увернулась, и домик, пролетевший в дюйме от ее головы, вдребезги разбился о стену. Отшатнувшись назад, она споткнулась о пуфик и упала. Пистолет вылетел из руки.

Обе женщины бросились к нему. Падая на колени, Норвил, подавшись вперед плечом, точно футболист, пытающийся отобрать мяч у соперника, протаранила Тесс. Ей удалось схватить пистолет – поначалу она чуть его не выронила – и удержать. Тесс сунула руку в куртку и сжала рукоять взятого про запас разделочного ножа, понимая, что промедление может оказаться роковым. На стороне Норвил была мощь… и материнские чувства. Да-да, именно так. Долгие годы она оберегала своего дебильного сынишку и была намерена защитить его и на этот раз. Тесс следовало прикончить ее в прихожей, как только закрылась входная дверь.

Но я же тогда не могла, думала она, и даже в этот момент осознание правды принесло некое умиротворение. Она поднялась на колени лицом к Рамоне, рука все еще была в кармане куртки.

– Писательница ты хреновая и выступала хреново, – сказала Норвил. Она говорила с улыбкой, все быстрее и быстрее. Ее голос отличался некой гнусавой аукционной мелодикой. – Когда выступала, ты так же фальшивила, как и в своих дурацких книжонках. Ты оказалась для него тем, что требовалось, тем более что ему уже был кто-то нужен – я видела признаки. Я специально отправила тебя этой дорогой, и все получилось, и я рада, что он тебя трахнул. Уж не знаю, что ты там себе возомнила, отправляясь сюда, но получишь ты то, что заслужила.

Она нажала на спусковой крючок, однако последовал лишь сухой щелчок. Тесс не зря ходила на занятия, когда решила купить оружие, и усвоила правило никогда не вставлять пулю в первую камеру, на случай случайного выстрела.

Удивление на физиономии Рамоны выглядело почти комично. Она словно помолодела. Какие-то секунды она смотрела на пистолет, и этого времени Тесс хватило, чтобы вытащить нож из внутреннего кармана куртки, рвануться вперед и вонзить его по самую рукоять Норвил в живот.

Рамона издала безжизненное «ООО-УУУУ» – она хотела закричать, но не получилось. Пистолет Тесс выпал, а Рамона попятилась и припала к стене, глядя на рукоятку ножа. Взмах руки пришелся по «хуммелевским» статуэткам, и они посыпались с полки на пол. Она вновь издала такой же звук – «ООО- УУУУ». На халате все еще не было видно пятен, но кровь закапала из-под него на мужские башмаки Рамоны Норвил. Она схватилась руками за нож в попытке вытащить его и вновь – уже в третий раз – издала жуткий звук.

Рамона удивленно посмотрела на Тесс. Та встретилась с ней взглядом. И тут Тесс неожиданно вспомнила – это случилось в день рождения, когда ей исполнилось десять лет, – как отец дал ей рогатку и она отправилась смотреть, во что бы пострелять. В пяти-шести кварталах от дома ей попался ободранный, рывшийся в помойке бродячий пес. Она выстрелила из рогатки в пса мелким камешком, желая лишь напугать его (или по крайней мере так она себя убеждала), но камень угодил тому прямо в зад. Жалобно затявкав, пес побежал прочь, но прежде посмотрел на Тесс с немым укором, запомнившимся ей навсегда. Она бы отдала что угодно, лишь бы этого выстрела из рогатки тогда не было, и с тех пор по живым мишеням не стреляла.

Тесс понимала, что убийства, по сути, – часть жизни, но без малейшего сожаления прихлопывая комаров, расставляя мышеловки у себя в подвале и добросовестно поглощая «маковские» гамбургеры, она свято верила, что больше не сможет причинить боль ни одному существу, не испытав при этом угрызений совести и раскаяния. Однако в гостиной дома на Лейсмейкер-лейн она не испытывала ни того ни другого. Возможно, оттого что она защищала свою жизнь. А может, по совсем другой причине.

– Рамона, – произнесла Тесс, – я сейчас ощущаю некое сходство с Ричардом Уидмарком. Вот как мы поступаем с нытиками, дорогуша.