Тьма и пламя. На бескрайней земле

Габриэль ощутил, как забурлила злоба. Вдруг послышался глухой удар, потом в темноте что-то крупное шлепнулось наземь. И вновь сделалось тихо; лишь собаки продолжали рвать глотки. Староста или Губа?.. У первого был мотив сохранить пленнику жизнь, второй без промедления его бы убил. К счастью, без сознания на землю свалился Губа — очевидно, тот самый охотник, рискнувший дойти до Дальнего берега.

— Ну, кто еще желает что-то сказать? — спросил Мекей и с угасающей яростью произнес: — Пусть говорит сейчас. Или вы хотите избрать другого старосту, ослушаться указа Волистрата и пойти против Лита? Тогда берите его! Он ваш! Давайте? Аб, у тебя Погорелец отнял брата. Ларк, Погорелец потравил твоих коров. Мардж, миркль сжег твой дом на окраине села. Уверен, у многих из вас найдется повод поквитаться с ним. Ну? Что же вы?

Мощные руки отпустили Габриэля. Он закачался от усталости и похолодел от страха в ожидании жестокой расправы. Мэйта затошнило, когда он представил, как взбешенная толпа, словно стая псов, срывается с места, валит его на землю и с криками начинает колотить кулаками, пинать. Но, похоже, никто не рискнул воспользоваться страшным предложением старосты. То ли все опасались его тяжелого удара, то ли никому не хотелось ослушаться указа Волистрата и прогневать Лита. Так или иначе, никто не бросил даже камень в сторону Габриэля.

— Нельзя его в яму, издохнет он там быстро. — Габриэля развернули, демонстрируя сельчанам его израненную спину. — В сарае его запрем. До приезда волистов.

— Конечно, — озлобленно вздохнул Рой.

— И сверов надо того… рядом посадить, чтобы не убег, — проскулил Девен.

Габриэля опять повернули, словно чучело.

— Подлатать его надо и напоить, а то и без ямы издохнет, — сказал староста. — Нири?

— А чего я? — испуганно спросила женщина. — Я к нему и пальцем не притронусь. Пусть хоть и умрет.

— Отом? Панси?

Никто не ответил. Лишь ехидно засмеялся Рой. Этого мясника нужно прикончить первым, подумал мэйт. Рой будто услышал чужую мысль и тяжело хлопнул Габриэля по плечу.

— Ладно, сам этим займусь, — хмуро сказал староста и подтолкнул Габриэля.

Рой запыхтел, точно свер. Мэйт повиновался и пошел под нарастающий шепот толпы.

— Все могло быть гораздо хуже, — спустя некоторое время сказал староста, продолжая вести Габриэля. — Мог и не удержаться народец-то. Порвали бы тебя на куски. И, положа руку на сердце, были бы правы. Я и сам с большим удовольствием выпустил бы тебе кишки и намотал бы их на кулак, но проигрался тут люто. Много должен. — Староста тряхнул мэйта, будто надеялся, что из него сейчас со звоном посыплется золото. — Теперь главное, чтобы кто-нибудь из сельских бучу не поднял до приезда волистов.

Некоторое время шли молча, потом староста с силой надавил на плечи Габриэлю и сказал:

— Сядь. Мы пришли.

Мэйт опустился на землю, припал спиной к дощатой поверхности. Староста стянул с него сапоги, затем штаны, оставив в одной набедренной повязке. Из-за досок тянуло прелой соломой.

С тихим хлопком откупорилась бутылка, и в воздухе незамедлительно повис резкий запах клюквы, лопуха, полыни, меда и чего-то незнакомого, горького.

— Чего уставились? А ну брысь отсюда, мелюзга! — крикнул староста и, судя по колебаниям воздуха, погрозил «мелюзге» кулаком. — Нагни голову. Рану надо промыть.

Мэйт опустил голову, услышал, как журчит настойка, и дернулся, постанывая от боли. Ему показалось, что с него сдирают кожу, когда настойка полилась на рану. Из глаз брызнули искры, вмиг выступили слезы.

— От так! — произнес староста и выдернул кляп. — Теперь пей.

Габриэль раскрыл рот, откашлялся, сплюнул и хотел уже было назваться, оправдаться, но ему под нос с угрозой сунули сосуд. Нужно было молчать. Все равно никто слушать не станет.

— Пей и заткнись!

Габриэль нащупал губами горлышко сосуда и едва не захлебнулся от хлынувшей настойки. Староста слишком круто опрокинул бутыль. Настойка оказалась горько-сладкой и обжигала горло не хуже корня хьюманита. Габриэль ощутил, как от шеи к груди разлилась теплота.

— Хватит, пожалуй, — решил староста и вновь сунул мэйту кляп.

Габриэль не стал сопротивляться, вспоминая, чем закончился протест в прошлый раз. Палец потяжелел, пульсировал и, похоже, страшно распух, а при малейшей попытке им шевельнуть вызывал дикую боль.

Раздался треск, похожий на тот, что издает ткань, когда ее рвут пополам. А спустя несколько звитт староста начал перевязывать рану, поругивая Роя. Поблизости опять зашумели мальчишки, но на этот раз староста не стал их прогонять.

Габриэль почувствовал, что хмелеет. Боль стихала, начала кружиться голова, резко потащило в сон. Обида, отчаяние, страх отступали перед ядреной силой настойки.