— Но я буду носить его, — рассердилась она и сбросила с плеч волчью полость. — Прямо на теле. Под блузой и под камзолом. Знайте, он с этих пор всегда будет при мне.
— Я и не сомневался, — испытывая огромное облегчение, солгал Сент-Герман.
Ранегунда неуверенно усмехнулась, потом поежилась, обхватив плечи руками.
— Я замерзаю. Мне надо одеться. — Она огляделась вокруг. — Где мои юбки? Камзол? Где рубаха?
— Я перенес ваши вещи к жаровне. Чтобы они согрелись. — Он подал ей блузу. — Так делали некогда римляне. В холодную пору.
— А вы, значит, это у них переняли? — пробормотала она, ныряя в чуть припахивающую дымком мглу и чувствуя, как тепло охватывает ее озябшую, всю в мелких пупырышках, кожу.
— И еще кое-что, — сказал он, держа наготове камзол. — Вот. Надевайте, пока он горячий.
Одевшись, Ранегунда выпрямилась и заглянула в бездонную глубину темных глаз.
— Камень и серебро, — заявила она. — Они меня тоже греют.
— Прекрасно, — откликнулся он.
— Сент-Герман, — спокойно сказала она, не сводя с него взгляда. — Я знаю, вы не останетесь здесь.
Он указал на свои сундуки.
— Мой припас тает, а без него мне не продержаться.
Ранегунда перекрестилась.
— Я ожидала чего-то такого. — Лицо ее опечалилось, но взгляд был тверд. — Я не хочу с вами расставаться, но, когда возникнет необходимость, не буду пытаться вас удержать.
— Есть другой выход, — произнес он негромко. — Вы могли бы поехать со мной.
Она на миг прижалась к нему, потом медленно отстранилась.
— Нет. Этого сделать я не могу.
— Потому что вы здесь герефа? — спросил он, заранее зная ответ.
И она не замедлила с ним:
— Потому что я здесь герефа.
Письмо Ротигера из Рима к Этте Оливии Клеменс в Авлон. Доставлено адресату через тридцать четыре дня после отправки.