Тьма над Лиосаном

— А у тебя есть второй фонарь? — спросил брат Олаф, натягивая поводья.

— Нет, — понурился брат Авалир, огорченный, что его вынудили признаться в истинном положении дел. — Он был у меня, но его забрали.

— Ладно, — сказал брат Олаф.

— Но и одного тебе будет достаточно, — заверил брат Авалир. — Помчишься под присмотром ангелов Божьих, и вас никто не догонит. Даже сам Дикий пес.

Брат Олаф искоса взглянул на послушника и вонзил каблуки в бока мула. Он не верил теперь ни в какого Дикого пса, ибо тот был предан старым богам и по их прихоти отбирал у людей жизни и души. И все же мысли об этом чудовище нет-нет да и посещали его, особенно в пору штормов, когда в лесу ломались деревья и разъяренные волны метались вдоль берега, а ветер выл и крепчал. Но сейчас вокруг ничего такого не наблюдалось, и брат Олаф приободрился. Оказавшись за воротами, он посмотрел на небо, однако ангелов там не заметил и вновь поскучнел. Его фонарь в необъятной ночи казался крохотным шариком света, мало чем отличающимся от мерцающих вверху звезд.

Брат Олаф вздохнул и пустил мула по тропе, огибающей монастырь и скрывающейся в лесных дебрях.

Въехав под сень переплетенных громадных ветвей, он совсем присмирел, хотя тропа в лесу обозначилась лучше и в слабом свете светильника казалась тоннелем, уводящим в бесконечную даль. Брат Олаф постукивал каблуками, подгоняя Тупицу, но брат Авалир оказался прав. Мул не хотел продвигаться быстрее чем трусцой, а справа и слева во тьме постоянно что-то похрустывало и пощелкивало, словно вдоль тропы, сопровождая одинокого проезжающего, пробиралось стадо незримых оленей. Дикий пес так не ходит, подумал, чтобы подбодрить себя, брат Олаф и вдруг пришел в ужас, припомнив, сколько амулетов, кукол и тряпочек развешано на сучках старых дуплистых деревьев в окрестностях монастыря. Несомненно, их развешивают приверженцы прежних богов. И когда же, если не по ночам, они делают это? Этим людям ничего не стоит принести в жертву своим кумирам отступника, пробирающегося куда-то по лесу. От этой мысли брату Олафу сделалось дурно. Разумеется, это они крадутся сейчас вдоль тропы. Вон и мул раздувает ноздри, принюхиваясь к чему-то. Да! Они рядом, они уже здесь, они сейчас выскочат на тропу, чтобы схватить потерявшего осторожность монаха. Спина брата Олафа сделалась мокрой, он сжался в комок, приникая всей грудью к жесткой гриве четвероногого, над ним витали острые запахи пота и горячего масла. Мул постоянно прядал ушами. Впереди вдруг послышался шум, в котором угадывались чьи-то негромкие голоса, а в стороне замерцали огни. И они приближались! Брат Олаф трижды перекрестился, умоляя Святую Троицу не оставить его, и, изловчившись, ткнул мула пяткой под брюхо. Тот вскинул морду, всхрапнул и галопом промчался мимо корявого дуба, уже полусгнившего и едва не разваленного надвое широким щелястым дуплом. Монах не осмелился взглянуть на него и даже зажмурил глаза, справедливо считая, что в мире есть вещи, которых лучше не видеть. Стояла глубокая ночь, когда наконец он приблизился к деревне, ютящейся у подножия вдававшейся в море скалы.

Въездные ворота были наглухо заперты изнутри, около них никто не дежурил. Монах долго болтался у частокола, высматривая, не обнаружится ли в нем какой-нибудь лаз, пока его сверху не заметили караульные.

— Эй, в деревне! Вставайте! Возле вас кто-то крутится! — закричал Эварт.

Фэксон подхватил его крик.

Четыре громких призыва рога заставили крестьян выскочить из домов, поднялась паника, но ворота оказались закрытыми, и храбрецы, потрясая топорами и вилами, принялись сердито кричать на солдат. Затеялась перепалка, и лишь когда она улеглась, вопли монаха услышали и спросили, кто он и чего ему надо.

— Я брат Олаф из монастыря Святого Креста, — отозвался тот с облегчением. — Я один и приехал к вам с важной вестью.

Последовало краткое обсуждение, после чего кто-то из селян заявил:

— Откуда нам знать, так ли это?

— Это так, истинно говорю вам. Я приехал по приказанию брата Гелхарта, ибо брат Гизельберт, ваш бывший герефа, поражен помешательством. — Монах вдруг почувствовал, что очень голоден, в горле першило от длительных криков. — Ради всего святого, — взмолился он, — впустите меня и дайте поесть… мне и мулу.

Послышался лязг цепи, затем скрип, и створки ворот чуть приоткрылись, образовав щель, в какую не мог бы протиснуться и ребенок. В этот момент к толпе селян подошел Орманрих — полуодетый, ворчащий. Он яростно глянул на болт, удерживающий засов, и заявил:

— Еще ночь. Ночью добрые люди в лес не суются.

— Да, — вздохнул брат Олаф, — но мне приказали. — Он вздохнул еще раз. — Я хромой. Я голоден. Я озяб. Позвольте мне войти. И дайте напиться.

Последовало еще одно торопливое обсуждение, затем Орманрих сказал:

— Я должен посоветоваться с герефой.

Брат Олаф едва не завыл от досады.

— Мой мул хочет пить. Как и я. По крайней мере, дайте нам обоим воды.

— В шестидесяти шагах к западу есть ручей. Там можно напиться, — был ответ. — А мы тем временем разыщем герефу. Ночью нам отпирать ворота запрещено.