Тьма над Лиосаном

ГЛАВА 14

Каминная Дилингра была забита мужчинами, собравшимися для вечерней пирушки, первой с тех пор, как они в конце зимы двинулись на отлов рабов к югу. Теперь уже к исходу шла весна и было тепло, но, несмотря на то, датчане щеголяли друг перед другом мехами своих одеяний, а неухоженные бороды и всклокоченные головы делали их похожими скорее на животных, чем на людей. Они и есть животные, решила она. Обливаются медом, едят с ножей, ложек не знают — им лучше не поддаваться. Она с отвращением наблюдала, как мужчины жадно лакают хмельное из черепов побежденных ими врагов и хвастают друг перед другом жестокостью и геройством. Они по-прежнему считали южные деревеньки своими, хотя те давно уже были под властью германского короля.

— Не слушайте их, — шепнул горшечник из Бремена по имени Халвор; он подошел к ней сбоку с бочонком меда в руках. — Они поголовно большие лжецы.

Пентакоста вскинула голову, надменно глядя на тупое создание, осмелившееся к ней обратиться.

— Уж не считаешь ли ты себя лучше их? Они, по крайней мере, пьяны, а ты глуп с рождения. Как я могу их не слушать, если я тут?

Манишка ее блузы была в черных, ненавистных ей пятнах, манжеты также сделались грязными, но она подвернула их, чтобы выглядеть попристойнее. Что ей, в конце концов, в пригнанных сюда вместе с нею скотах? Они были быдлом и там, где их поймали, а ее как-никак скоро выкупят. И датчане относятся к ней по-другому. Не насилуют, как всех остальных пленниц, и редко бьют.

— Глупа ты, коль отталкиваешь тех, кто тебе хочет помочь, — еле слышно произнес Халвор и осторожно попятился, опасаясь, как бы кто не заметил, что он говорит с этой гордячкой, ибо малейшие сношения между рабами были строжайше запрещены под угрозой жестокой расправы. — Теперь мы в деревне, а тут все переменится. Все.

— Вот и прекрасно.

Пентакоста чуть выдвинулась из своего угла, обирая солому с одежды и стараясь поаккуратнее расправить ткань. Она не раз просила датчан дать ей расческу, но успеха в этом не возымела. Покончив со своим занятием, Пентакоста замерла в позе, выражающей легкое нетерпение, и стала ждать, когда пирушка закончится и можно будет перекусить. В первый вечер после поимки она не унизилась до того, чтобы есть брошенные на землю объедки, да и потом отбирала из них только нетронутые кусочки, а их было так мало, что голод всегда ее грыз. Но сегодня — дело другое. Сегодня за столом больше пьют, чем едят, и Пентакоста поглядывала на горы дымящейся перед датчанами снеди почти с той же жадностью, что и остальные рабы. Все-таки жаль, что эти невежды в своей закоснелости так и не сумели освоить хоть какой-нибудь нормальный язык, франконский, например, или саксонский, не говоря уже о немецком. Их варварскую гортанную тарабарщину почти невозможно понять.

Дилингр громко расхохотался, откинув назад лохматую голову и полузакрыв покрасневшие от выпитого глаза.

— Да, славное было времечко! Очень славное, да!

Остальные мужчины согласно взревели, а некоторые даже попытались запеть. Пентакоста, морщась, прикрыла уши руками. Она ненавидела этих мерзких датчан с такой силой, перед которой все ее глубочайшее отвращение к Гизельберту, навязавшему ей роль безмужней жены, могло бы сойти за легкую, мало что значащую неприязнь. Страшно вспомнить, каким унижениям они ее подвергали. А о тех, каким не подвергали, подумать вдвое страшней! Самое мерзкое, что она невольно даже испытывает к ним нечто вроде симпатии за то, что самые гнусные издевательства ее не коснулись. Ох, как она ликовала бы, если бы с каждого из них живьем содрали кожу, но об этом сейчас можно только мечтать. Еще ей совсем не понравились жители Бремена, захваченные в тот же день, что и она. Жалкие, дурно пахнущие — какие-то дикари, а не люди. И как они только отважились напасть на Лиосан?