Тьма надвигается

Эалстан развернулся к дверям, и на лице его, верно, отразилась убийственная ярость, потому что сестра ухватила его за плечо.

– Нет, не надо! Я не уверена. И доказать не могу. Просто… кажется.

– Гнусность какая! – буркнул Эалстан, но расслабился немножко. Конберга отпустила его. – А мама знает?

Сестра покачала головой.

– Нет. Я никому не говорила. И тебе не надо было, да только надоел он мне до смерти.

– Не диво, – заметил Эалстан. – Если бы отец знал, он бы из Сидрока дух вышиб. Силы горние, если бы дядя Хенгист знал, то сам бы из него дух вышиб. – Что сделал бы с кузеном Леофсиг, он говорить не стал. Об этом думать было страшно – дело могло кончиться членовредительством. Смерть и увечье с приходом войны он начал воспринимать куда серьезней, чем прежде.

– Тш-ш! – обронила Конберга. – Идут.

Эалстан кивнул – за порогом кухни слышались шаги.

В присутствии Леофсига Сидрок вел себя потише, чем при Эалстане: старший из братьев, будучи уже взрослым мужчиной, внушал юноше уважение, которого младший еще не удостоился.

Сейчас Леофсиг выглядел изнуренным донельзя.

– Плесни вина, сестренка, – пробормотал он. – Промочу глотку, а потом в баню схожу ополоснуться. Вода будет холодная, но это неважно. Мама с папой уж точно не захотят, чтобы я вонял на весь дом, как сейчас.

– Мама с папой рады, что ты с нами, несмотря ни на что, – заметила Конберга, наливая ему кружку. – И я тоже.

Эалстан, как брат Леофсига, мог позволить себе покрутить носом со словами «А я вот не уверен». Леофсиг всего лишь шутливо хлопнул его по плечу. Но когда Сидрок хохотнул на пробу, оба брата глянули на него так, что у того обнаружились срочные дела где-то в другом месте.

Кружку кислого красного вида Леофсиг осушил в три-четыре глотка и утер губы рукавом – настолько грязным, что винные пятна уже не могли ему повредить.

– Хорошо! – выдохнул он. – Только в сон после вина тянет, а мне еще в баню надо заглянуть.

– Ты себя вконец загоняешь, – встревоженно заметила Конберга. – Ты знаешь достаточно, чтобы быть при отце помощником счетовода. Не понимаю, почему ты гнешь спину на дорожных работах.

– Да, я знаю достаточно, чтобы помогать отцу, – и достаточно, чтобы этого не делать, – ответил Леофсиг. – Для начала, у него не столько работы, чтобы требовался помощник. Во-вторых, он в своем деле мастер; он даже альгарвейцам в Громхеорте бухгалтерию ведет. Не забывай, многие знают, что я вернулся, но молчат. И пусть молчат. А если отец потащит меня помогать ему в бухгалтерию альгарвейского губернатора, например, тут уже скрыть мое бегство не получится.

– Это все так, – признала Конберга со вздохом. – Но мне тошно смотреть, как ты на костяк исходишь.

– Не бойся, от меня еще много осталось, – утешил ее брат. – Помнишь, каким я вернулся из лагеря? Вот тогда от меня точно кожа да кости оставались. А сейчас я всего лишь потом провонял, да и это поправимо.

Он чмокнул сестру в щеку и вышел из кухни.

Конберга снова вздохнула.

– Лучше бы ему пореже на улицу выходить. Сколько бы мы ни платили рыжикам, они схватят его, когда не смогут больше делать вид, что ничего не замечают.

– Он тебе только что сказал то же самое, – напомнил Эалстан. Конберга скорчила ему гримасу. Особенной радости это юноше не доставило – он понимал, что сестра его в чем-то права. – Если он станет торчать все время дома, то будет себя чувствовать медведем в зверинце.

– Я предпочту видеть его живым медведем в клетке, чем медвежьей шкурой перед кроватью какого-нибудь альгарвейца, – ответила Конберга.

Эалстан печально покосился на нее; больше ему ничего не оставалось – слишком ловко та использовала против брата его же фигуру речи.

Метафорический медведь вернулся полчаса спустя, чистый и мрачнее тучи.

– Альгарвейцы повесили на площади перед банями каунианина, – сообщил он, прежде чем Эалстан и Конберга успели спросить, что случилось. – Одного из тех, что бежали вместе со мной.

Следующим утром Леофсиг отмечался у бригадира, подумывая, не стоит ли ему податься в бега. Если рыжики как следует обработали каунианина, перед тем как повесить, или если тот проболтался сам, пытаясь спасти шкуру, новые хозяева Громхеорта с легкостью могли схватить беглеца.

Но если бы схваченный каунианин заговорил, с тем же успехом альгарвейцы могли ночью вломиться к Хестану в дом и уволочь закованного в кандалы Леофсига. А раз этого не случилось, тот посчитал, что каунианин не выдал никого – а может, рыжики просто не знали, о чем спрашивать.

Во всяком случае, солдаты в юбках не целились в него из жезлов и не выкликали его имени. Некоторые – те, что подружелюбней, – кивнули молодому рабочему. Бригадный надсмотрщик выдал очередной перл скверного фотвежского:

– Работать хорошо!

– Ага, – согласился Леофсиг без особого энтузиазма.

Солдат расхохотался: чувствовалось, что не ему предстояло ворочать булыжники.