Потом она, как и предсказывала Мередит, стала задыхаться, а ее ладонь так вспотела, что выскользнула из руки Мередит. Она согнулась чуть ли не вдвое и уперлась руками в колени, стараясь восстановить дыхание.
– Бонни! Вытри руку! Надо бежать!
– Одну… минутку…
– У нас нет минуты. Ты слышишь
– Надо… перевести… дух…
– Бонни, оглянись назад. Только не визжи.
Бонни оглянулась, завизжала и внезапно обнаружила, что с дыханием у нее все в порядке. Она схватила Мередит за руку и рванула вперед.
Звук.
Он перекрывал хрипы в ее дыхании и пульсацию в ушах. Это был звук насекомого – не жужжание, нет, но все-таки в ее сознании этот звук относился к рубрике «жуки». Больше всего он походил за звук летящего вертолета –
Бонни попыталась включить фонарик. Наступала ночь, и девушка не понимала, сколько времени осталось до рассвета. Зато она понимала, что из-за деревьев все вокруг кажется еще темнее, и что
Малахи.
Вжикающий звук щупалец, рассекающих воздух, стал громче. Намного ближе. Бонни не хотелось поворачиваться и смотреть, откуда он исходит. Этот звук заставлял ее тело совершать что-то немыслимое. В голове у нее непроизвольно снова и снова прокручивались слова Мэтта:
Их с Мередит ладони снова стали скользкими от пота. А серая масса двигалась быстрее, чем они. Она сократила дистанцию вдвое, и вжикающий звук звучал еще выше.
Вдруг ее ноги стали будто резиновыми. В буквальном смысле. Она перестала чувствовать свои колени. А потом резина стала растворяться и превращаться в желатин.
Этот звук издавал один из малахов, вырвавшийся вперед. Он был все ближе, ближе и наконец оказался перед ними. Раскрылся овал рта, весь усеянный зубами.
Как и рассказывал Мэтт.
Бонни не могла кричать, потому что в легких не было воздуха. Но ей очень надо было закричать. Безголовая тварь впереди, у которой не было ни глаз, ни лица – только этот жуткий рот, – развернулась и нацелилась прямо на нее. А инстинктивная реакция – ударить ее кулаком – могла стоить ей руки. Господи, он хочет прыгнуть мне на лицо…
– Вон общежитие, – выдохнула Мередит и рванула Бонни за руку так, что та оторвалась от земли. –
Бонни нырнула в сторону как раз в тот момент, когда малах попытался прыгнуть на нее. Она почувствовала, как щупальца вжикают в ее курчавых волосах. Ее резко и больно дернуло назад, и рука Мередит выскользнула из ее руки. Ноги подкосились. Все ее существо требовало, чтобы она завизжала.
– Мередит, он меня схватил! Беги!
Здание общежития сияло огнями, словно отель. Обычно там было темно – светилось разве что окно в комнате Стефана и еще какое-нибудь. Но сейчас оно сверкало, как драгоценный камень, до которого Бонни не могла дотянуться.
– Бонни! Закрой глаза!
Мередит не бросила ее. Она по-прежнему была рядом. Бонни чувствовала, как щупальца, похожие на усики растений, щекочут ее ухо, легко пробегают по ее вспотевшему лбу, приближаются к ее лицу, к ее горлу… Она всхлипнула.
Потом послушался резкий громкий треск, смешанный со звуком разбившейся спелой дыни, и по спине Бонни разлилось что-то влажное. Она открыла глаза. Мередит бросила на землю толстую ветку, которую держала как бейсбольную биту. С волос Бонни падали щупальца.
Бонни не хотелось смотреть на бардак у себя за спиной.
– Мередит, ты…
–
И они опять побежали. Пробежали по усыпанному гравием подъезду к зданию общежития, пробежали по дорожке, ведущей к дверям. А там, в дверях, держа в руках старинную керосиновую лампу, стояла миссис Флауэрс.
– Скорее, скорее, – говорила она, а когда Мередит и Бонни забежали вовнутрь и остановились, жадно хватая ртами воздух, она с шумом захлопнула дверь. А потом они услышали другой звук. Он был похож на звук удара ветки – резкий треск плюс звук лопнувшей дыни, только намного громче и повторившийся много раз, как треск попкорна.
Бонни отняла ладони от ушей и сползла по стене, усевшись на ковер. Она дрожала.
– Боже милостивый! Что ж вы так себя не бережете, девочки? – спросила миссис Флауэрс, разглядывая лоб Бонни, распухший нос Мередит и фигуры обеих девушек, взмокших и измученных.
– Долго… объяснять… – сумела выговорить Мередит. – Бонни, сейчас ты сможешь посидеть. Наверху.