Тьма прежних времен

— Нет. — Ахкеймион снова повернулся к Наутцере. Сердце в груди окаменело. — Нет. Инрау все наше чересчур чуждо. Он не вернется.

Холодная ирония на старческом лице казалась горькой.

— О нет, Ахкеймион, он вернется.

Ахкеймион понимал, чего они требуют: применения колдовства и предательства, которое оно повлечет за собой. Он был близким Инрау человеком. Но он обещал его защищать. Но они были… близки.

— Нет, — отрезал он. — Я отказываюсь. Дух Инрау хрупок. Ему не хватит мужества сделать то, чего вы требуете. Нужен кто-то другой.

— Никого другого нет.

— И тем не менее, — повторил он, только теперь начиная постигать все последствия своего поступка, — я отказываюсь.

— Отказываешься? — прошипел Наутцера. — Только оттого, что этот жрец — слабак? Ахкеймион, ты должен мать придушить, если…

— Ахкеймион поступает так из верности, Наутцера, — перебил его Симас. — Не путай одно и другое.

— Ах, из верности? — огрызнулся Наутцера. — Но ведь как раз о верности-то и речь, Симас! Того, что разделяем мы, другим людям не понять! Мы плачем во сне — все как один. Если есть такие узы — крепче греха! — верность кому-то постороннему ничем не лучше мятежа!

— Мятежа? — воскликнул Ахкеймион, зная, что теперь действовать следует осторожно. Такие слова подобны бочкам с вином — раз откупоренное, оно чем дальше, тем хуже. — Вы меня не поняли — вы оба. Я отказываюсь из верности Завету. Инрау слишком слаб. Мы рискуем пробудить подозрения Тысячи Храмов…

— Ложь, и ложь неубедительная! — проворчал Наутцера. Потом расхохотался, как будто понял, что ему следовало с самого начала ожидать подобной дерзости. — Все школы шпионят, Ахкеймион! Мы ничем не рискуем — они нас подозревают заранее! Но это ты и так знаешь.

Старый колдун отошел и принялся греть руки над углями, тлеющими в ближайшей жаровне. Оранжевые блики обрисовали силуэт его мощной фигуры, высветили узкое лицо на фоне массивных колонн.

— Скажи мне, Ахкеймион, если бы этот Майтанет и угроза Священной войны против школ были делом рук нашего, мягко говоря, неуловимого противника, не стоило бы тогда бросить на весы и хрупкую жизнь Инрау, и даже добрую репутацию Завета?

— Ну, в этом случае — да, конечно. Если бы это действительно было так, — уклончиво ответил Ахкеймион.

— Ах, да! Я и забыл, что ты причисляешь себя к скептикам! Что же ты имеешь в виду? Что мы охотимся за призраками?

Последнее слово он выплюнул с отвращением, словно кусок несвежего мяса.

— Полагаю, в таком случае ты скажешь: возможность того, что мы наблюдаем первые признаки возвращения Не-бога, перевешивается реальностью — жизнью этого перебежчика. Заявишь, что возможность управлять Армагеддоном не стоит дыхания глупца.

Да, именно это Ахкеймион и ощущал. Но как мог он признаться в подобном?

— Я готов понести наказание.

Он старался говорить ровным тоном. Но его голос! Мужицкий. Обиженный.

— Я — не хрупок.

Наутцера смерил его яростным взглядом.

— Скептики! — фыркнул он. — Все вы совершаете одну и ту же ошибку. Вы путаете нас с другими школами. Но разве мы боремся за власть? Разве мы вьемся около дворцов, создавая обереги и вынюхивая колдовство, точно псы? Разве мы поем в уши императорам и королям? Из-за того, что Консульта не видно, вы путаете наши действия с действиями тех, у кого нет иной цели, кроме власти и ее ребяческих привилегий. Ты путаешь нас со шлюхами!

Может ли такое быть? Нет. Он сам думал об этом, думал много раз. В отличие от других, тех, кто подобен Наутцере, он способен отличать свой собственный век от того, который снится ему ночь за ночью. Он видит разницу. Завет не просто застрял между эпохами — он застрял между снами и бодрствованием. Когда скептики, те, кто полагал, будто Консульт навеки покинул Три Моря, смотрели на Завет, они видели не школу, скомпрометированную мирскими устремлениями, а нечто совершенно противоположное: школу не от мира сего. «Завету», который, в конце концов, был заветом истории, не следовало вести мертвую войну или обожествлять давно умершего колдуна, который обезумел от ужасов этой войны. Им следовало учиться — жить не в прошлом, но основываясь на прошлом.

— Так ты желаешь побеседовать со мной о философии, Наутцера? — спросил Ахкеймион, свирепо посмотрев на старика. — Прежде ты был слишком жесток, теперь же попросту глуп.

Наутцера ошеломленно заморгал.

— Я понимаю твои колебания, друг мой, — поспешно вмешался Симас. — Я и сам испытываю сомнения, как тебе известно.

Он многозначительно взглянул на Наутцеру. Тот все никак не мог опомниться.

— В скептицизме есть своя сила, — продолжал Симас. — Бездумно верующие первыми гибнут в опасные времена. Но наше время — действительно опасное, Ахкеймион. Таких опасных времен не бывало уже много-много лет. Быть может, достаточно опасное, чтобы усомниться даже в нашем скептицизме, а?

Ахкеймион обернулся к наставнику. Что-то в тоне Симаса зацепило его.

Симас на миг отвел глаза. На лице его отразилась короткая борьба. Он продолжал:

— Ты заметил, как сильны сделались Сны. Я это вижу по твоим глазам. У нас у всех в последнее время глаза немного очумелые… Что-то такое…